Эффект разорвавшейся бомбы. Леонид Якобсон и советский балет как форма сопротивления

Но если говорить о современности, о мыслях и страстях современного человека, сложности и противоречиях его внутреннего мира, всякого рода социальных проблемах – тут просто противопоказан язык классического танца с его застывшими канонами, условностью, абстрактностью. <…> Театр не музей, хотя есть шедевры, которые вряд ли можно лучше поставить. «Спящая красавица», например, «Жизель»… Но согласитесь, языком «Жизели» современный балет решать невозможно [Якобсон 1971: 98–99].

Примечательным в творчестве Якобсона в контексте советского балета является то, что отправной точкой в творчестве для него стал danse decole. На Западе хореографы-новаторы, искавшие в тот же период новые способы выражения сложностей внутреннего мира, о которых упоминает Якобсон, изобретали свои собственные выразительные средства, отрабатывая движения собственным телом. Якобсон же, в отличие от них, на тот момент, когда он наконец получил свою труппу, в своей работе привык к противостоянию – возрасту, состоянию здоровья и все еще существующим препонам, затрудняющим его попытки представить свои балеты публике. Так что жалобы на его суровость в репетиционном зале были отголосками его фрустрации по поводу того, что ему приходилось реализовывать свои творческие идеи опосредованно, используя тела артистов, многим из которых его идеи порой были безразличны.

За несколько часов до того, как труппа Якобсона должна была начать в июне 1971 года премьерный спектакль, когда все программки уже были напечатаны, свет установлен, генеральные прогоны пройдены, костюмы сшиты, а билеты проданы, чиновники заглянули к ним для последней проверки. Взяв уже отпечатанные программки дебютного концерта, они велели билетерам нарисовать большую букву «X» на «Свадебном кортеже». После этого он был удален из программы вслед за «Негритянским концертом», запрещенным несколькими неделями ранее. В том, что отдельные постановки Якобсона подверглись цензуре, не было ничего нового, но то, что такому унижению в самый последний момент подверглась вся труппа, было жестоко. «Мы думали, что они могут отменить все, и мы все останемся без работы»[336], – призналась Татьяна Квасова много лет спустя, говоря о страхах танцовщиков, узнавших за кулисами о снятии «Свадебного кортежа» в последнюю минуту. Якобсон, несмотря на свое эго, был привычен к подобному, но для танцовщиков подобные капризы были в новинку. Однажды Якобсон сказал о своем мировоззрении:

…не надо быть скромным, так как, во-первых, скромность мешает достижению цели, в чем я убедился на основании своей практики. Во-вторых, скромность является достоинством только тогда, когда нет никаких других достоинств, и в-третьих, скромность не всегда способствует лучшему в том, что делаешь[337].

Якобсон считал скромность помехой для успеха в условиях агрессивной цензуры. Его гордость за собственную нескромность показывает, как ему приходилось постоянно переписывать собственный моральный кодекс, чтобы продолжать работать.

В течение трех месяцев после премьеры «Хореографических миниатюр» Якобсон снова обнаружил, что его деятельность контролируется с возрастающей интенсивностью. Различные худсоветы требовали бесчисленных просмотров репертуара, и каждый раз, когда он хотел поставить новое произведение, ему приходилось бороться за разрешение. Осенью 1971 года состоялся закрытый просмотр для высокопоставленной комиссии из Москвы, состоящей из 12 человек и возглавляемой В. Ф. Кухарским, вторым помощником министра культуры Фурцевой. В ее состав вошли начальник управления музыкальных учреждений Министерства культуры СССР 3. Н. Варданян, представитель Большого театра Ю. Н. Григорович, представитель Московского академического музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, директор Московского академического хореографического училища С. Н. Головкина. Ирина, присутствовавшая при этом, вспоминала о том дне: