Эффект разорвавшейся бомбы. Леонид Якобсон и советский балет как форма сопротивления

…нас пытаются искусственно скомпрометировать. Люди, действующие против нас, пытаются нас обвинить в каком-то модернизме, западничестве и эротизме. Это злобные измышления наших врагов. Мы создаем искусство по-настоящему советское. Это не что иное, как травля. И продолжается она уже второй год. Я хочу Вам указать на двух людей, которые особенно активно пытаются помешать нашей деятельности. В Ленинграде – заместитель начальника отдела культуры горкома КПСС Т. А. Петрова, в Москве – заместитель министра культуры СССР В. Ф. Кухарский. <…> Я слышал о том, что Ваше вмешательство спасло Театр на Таганке. И это счастье для советского искусства. Помогите и нам, Леонид Ильич! Со всей ответственностью за свои слова я утверждаю, что очень скоро мы станем гордостью советского искусства.

Я прошу Вас оздоровить вокруг нас обстановку…[338]

Якобсон так и не получил ответа на это письмо Брежневу. Возможно, его предположение о том, что оно может «затеряться», оказалось пророческим, отражая невозможность быть услышанным власть имущими, когда они предпочитают не слушать. Хотя Якобсон называет Петрову и Кухарского особенно агрессивными в агитации против его труппы, реальной силой, стоящей за запретами, и абсолютным объектом его гнева является Екатерина Фурцева, сама министр культуры. Фурцева, бывшая работница текстильной фабрики, стала первой женщиной, принятой в Президиум Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза в 1957 году. Вскоре после этого КГБ тайно записал ее телефонный разговор с другом, в котором она осуждала политику Хрущева. Отчасти в результате этого разоблачения ее вывели из состава Президиума, а 4 мая 1960 года назначили на почетную, но бесправную должность четвертого по счету министра культуры СССР[339]. В течение следующих 14 лет, которые с горькой иронией вспоминают как «век Фурцевой», она оказывала огромное и разрушительное влияние на советскую культуру[340]. Выдающиеся актеры и режиссеры пытались заручиться ее дружбой, чтобы сделать карьеру, но с Якобсоном у нее были явно антагонистические отношения; она неоднократно подвергала цензуре его работы и труппу, но при этом отвечала отказом на его уговоры посмотреть его работы самой. Якобсон, однако, не стеснялся посещать ее, несмотря на то что назначение встречи и поездка в Москву для короткой аудиенции отнимали много времени. В трех различных случаях Якобсон назначал ей встречи в Москве и лично повторял свои просьбы о том, чтобы она сама посмотрела его труппу и затем решила, оправданы ли наложенные на нее запреты. Фурцева отказалась. Она покончила жизнь самоубийством 25 октября 1974 года, так и не увидев работы Якобсона. Ирина вспоминала, что в апреле 1973 года Якобсон имел следующий разговор с Фурцевой, пытаясь добиться снятия запрета на гастроли:

…он употребил выражение «мое искусство»: «Я хочу, чтобы его увидел весь Советский Союз». И эта дама не нашла ничего лучше, как заявить в ответ: «У вас нет своего искусства. Все, что мы имеем, – это наше советское искусство». На что Л. В. сказал: «Ну вот и поглядите. Может быть, это ваше советское искусство вам понравится?» [Якобсон И. 2010: 17]

Фурцева, однако, не захотела брать на себя ответственность за оценку работы труппы и снова послала своего эмиссара. К счастью, на этот раз она выбрала И. А. Моисеева, блестящего хореографа, который в то время находился в Ленинграде со своим ансамблем. После просмотра одного из спектаклей «Хореографических миниатюр» в Октябрьском зале Моисеев подошел к Якобсону и сказал: «Ты, Леня, гений». Позже он повторил эти слова и Фурцевой, и наконец труппе Якобсона разрешили выехать в Москву. После того как Моисеев официально зафиксировал свое одобрение творчества Якобсона, ограничения на выезд труппы были окончательно и бесповоротно сняты.