Эффект разорвавшейся бомбы. Леонид Якобсон и советский балет как форма сопротивления

Якобсон понимал, что в условиях, когда «Хореографические миниатюры» фактически находились «под домашним арестом», так как им было запрещено гастролировать за пределами Ленинграда, труппа была приговорена к медленной смерти. Подобно Фее Сирени в «Спящей красавице», которая смягчает смертельное проклятие злой Феи Карабос столетним сном для маленькой принцессы Авроры, секретарь Ленинградского горкома партии смягчил требование о немедленном закрытии труппы до ограничения выступлений только в пределах города. Якобсон выполнил это постановление, смело настояв на встрече с самой министром культуры Фурцевой. Добившись встречи, он отправился в Москву, чтобы умолять ее лично увидеть труппу и решить, можно ли отменить это «эмбарго». Она отказалась.

Хотя нет никаких свидетельств того, что Якобсон когда-либо объяснял враждебность Фурцевой к нему антисемитизмом, в СССР было широко известно, что она активно участвовала в ряде антиеврейских мероприятий, включая составление секретных списков евреев, подлежащих планируемой депортации на остров Шпицберген в Норвежском архипелаге, и уменьшение квоты на прием еврейских студентов в университеты СССР. По некоторым данным, в 1969 году она также стояла за «секретным приказом» о «борьбе с засильем лиц еврейской национальности в советской музыке» [Miller 1984: 89].

В то время как Якобсон являлся хозяином нового мира, который он строил в репетиционных залах, чиновники коммунистической партии усиливали для него ограничения в мире за пределами этого убежища. Он боролся с их самодурством, призванным поставить его новую труппу на колени в финансовом отношении, чтобы она была вынуждена самораспуститься. Серия личных писем, которые он написал своей жене в июле 1972 года, когда она отдыхала от переутомления в санатории в украинском городе Львове, а он находился в Ленинграде, работая с труппой, свидетельствует о психологическом напряжении, вызванном тактикой запугивания, которую применяли к нему чиновники. «На нашей премьере “Города” и “Симфонии бессмертия” [1972] не появился ни один партийный босс, – писал он. – И не было никакого интереса к рождению великих советских героических эпосов и свержению капиталистического образа жизни в “Городе” Мазереля», – продолжал Якобсон, язвительно упоминая о незаинтересованности высокопоставленных партийных чиновников даже в просмотре произведений, темы которых должны были их радовать, но которые их подчиненные хотели запретить.

Маленький танцевальный коллектив, которому советская власть позволила возникнуть, производил фурор как смелостью своего репертуара, так и популярностью у зрителей. Якобсон с восторгом писал Ирине о том, что «Хореографические миниатюры» собирают большую аудиторию, тепло принимаются, билеты на будущие программы продаются все активнее, доходы поступают, поступило приглашение выступить на престижном городском фестивале «Белые ночи». Но за этой радужной картиной уже видны силуэты надвигающихся проблем. До этого момента Якобсон не рисковал переступать черту политического протеста. Он принадлежал к поколению, пережившему самые страшные сталинские чистки, и знал об опасностях, связанных с советской системой. Однако теперь он решил рискнуть и высказаться ради выживания своей труппы. В последние месяцы 1972 года Якобсон написал письмо генеральному секретарю Центрального комитета Коммунистической партии товарищу Л. И. Брежневу. Он начинает письмо так: «Глубокоуважаемый Леонид Ильич! Чрезвычайные обстоятельства заставляют меня к Вам обратиться». Затем, совершая беспрецедентный акт написания письма верховному лидеру Советского Союза, он не только излагает свои достижения как балетмейстера, но и упоминает лихорадочные попытки противостоять ему и замолчать работу его труппы, которую он называет «подлинно советским искусством».