Эффект разорвавшейся бомбы. Леонид Якобсон и советский балет как форма сопротивления

В третьем акте Али-Батыр возвращается в лес, чтобы снова спасти Сюимбике, после того как Шурале заманил ее туда, вернув ей на свадьбе крылья. Как только она их надевает, стая черных воронов, потрясающе изображенная ансамблем детей в черных костюмах с большими крыльями из черных перьев, вылетает на сцену и окружает Сюимбике. Темными силуэтами своих форм они заставляют ее лететь с ними к логову Шурале в лесу. Али-Батыр следует за Сюимбике и, как только она исчезает в небе, хватает зажженный факел и бросается обратно в лес. Он сражается с Шурале на лесной поляне. В какой-то момент Али-Батыр спотыкается, лесные духи наваливаются на него, а Шурале взбирается на вершину и усаживается на трон из тел. На этот раз Али-Батыр уничтожает не только самого Шурале, но и весь лес, который он поджигает, сравнивая ландшафт с землей, потому что, видимо, зло настолько глубоко коренится в природе, что искоренить его можно, только уничтожив ее.

Нора Немченко, входившая в первоначальный состав танцовщиков, с участием которых Якобсон создавал «Шурале» в Казани, вспоминает, как непросто было работать с ним, когда он в бешеном темпе создавал труппу танцовщиков на месте:

Все артисты в балете были разделены на две группы: птицы и злые духи. Я была птицей. Помню свой первый выход – полет по всей сцене с грандиозными жете. И взмахи моих рук-крыльев. Когда Леонид Вениаминович [Якобсон] ставил танцы злых духов, его фантазия была безгранична. Он вообще был изобретателен во всех видах движения, позах, а здесь преуспел в поворотах, напоминающих движение винта, прыжках и рывках. Пирамида, построенная из свернутых тел. Чудесный дракон, открывающий пасть и высовывающий язык, с длинным телом и размашистым хвостом – все это сделано из людей, их спин, рук, ног. Бедный артист на конце «хвоста»! Его мотало из стороны в сторону. <…> Якобсон заставлял [нас] лежать на полу и бесконечно стоять в очень неудобных позах, имитируя стволы деревьев (которые потом оживали). Он требовал от кордебалета танцевать на пуантах в татарских танцах, желая, чтобы мелкие «постукивающие движения», от которых так больно делалось пальцам ног, были не нужны. Леонид Вениаминович был непредсказуем в своей работе… и всегда азартен. Когда вдохновение переполняло его, он придумывал все новые и новые необычные комбинации. Мы не могли освоить их сразу и тоже волновались – боялись его и боялись опозориться[133].

В конце концов Гусев, привыкший к темпераменту Якобсона и его манере импровизировать на репетициях еще со времен их совместной работы в Кировском театре, заверил Якобсона и танцовщиков, что он будет вести последующие репетиции, помогая повторять хореографические экспромты, которые выплескивались из Якобсона, когда он откликался на музыку Яруллина в студии. «Он [Гусев] начал с нами репетировать, и скоро все пришло в порядок, стало удобно и радостно, все стало понятно», – вспоминала Немченко[134]. Значительную часть состава «Шурале» составляли дети из «островной школы», и Якобсон работал с ними с той же серьезностью, что и со взрослыми профессионалами. Макаров, репетировавший с Якобсоном и танцевавший в «Шурале» в Кировском театре в 1950 году, вспоминал: