Эффект разорвавшейся бомбы

Мои глаза горели от усилий сосредоточиться на чем угодно, только не на ней, даже когда я подошел к столику с напитками и бросил быстрый взгляд. Это был самый тонкий способ контроля, которым я смог овладеть, когда дело касалось ее, то, что я оттачивал на протяжении всей своей карьеры.

Дисциплина.

Это было то, что мне было нужно. Чтобы противостоять рассеянности Элли, мне нужно было крепко держаться за дисциплину, которой я был известен.

Требования.

В четверг вечером я поднимал тяжести у себя в подвале и требовал от своего тела тех усилий, которых обычно не предъявляю во время игровой недели. Я довел свои мышцы до дрожи и подумал, не сошел ли с ума, выполнив еще один повтор.

Поскольку мы приближались к середине сезона, моим болям требовалось больше времени, чтобы исчезнуть, и я двигался медленнее по понедельникам и вторникам, молясь, чтобы я смог пережить еще одну неделю без чего-либо более серьезного, чем это, и нескольких синяков на моем теле от неумолимых линейных игроков.

А потом — желание.

В пятницу я должен был услышать рев сирен в своей голове, предупреждающий меня, что Элли становится проблемой. Потому что после того, как я попрощался с мамой и поблагодарил ее за приготовленный для Фейт ужин, и после того, как я прочитал четыре книги своей дочери, которая так отчаянно нуждалась в моем внимании, я обнаружил, что сижу на диване, уставившись в телефон.

Я мог написать ей. Посмотреть, что она делает.

Пятница была достаточно близка к воскресенью, верно? В воскресенье вечером все равно была вечерняя игра — наша первая в сезоне, — что означало высокое давление, больше зрителей, поздняя ночь, и работа в понедельник утром.

Но желание увидеть Элли, попытаться запечатлеть те несколько мгновений, которые были у нас лишь за последние две недели, становилось сильнее любого беспокойства по поводу того, что это отвлечение делает со мной.

Это было всего лишь отвлекающим маневром, но я не смог обуздать его с помощью дисциплины, стало невозможно требовать этого от себя, и я был полностью во власти желания. Желания, которого никогда, никогда не испытывал.

У меня и раньше был хороший секс. У меня был отличный секс.

Но в Элли было что-то такое, что-то неопределимое, что-то, что пустило корни глубоко внутри меня и выходило из-под контроля.

Вот почему я стиснул зубы, отложил телефон и заставил себя лечь спать в подходящее время в пятницу вечером.

Один.

Суббота выдалась ненамного лучше. Игра прошла гладко, хотя Джек прокомментировал, насколько я был напряжен, и команда прибыла в наш обычный отель без особых фанфар. Некоторые ребята пошли развлекаться, те, что помоложе, но ветераны знали, что лучше не высовываться, нужно выспаться и проснуться отдохнувшими.

Проснувшись в воскресенье, я едва обратил внимание на номер, потому что через некоторое время все они стали выглядеть одинаково. Невзрачные лампы и произведения искусства, которые ничем не выделялись, кроме нескольких всплесков цветов. Стерильные простыни, сложенные в тугие складки, и подушки, которые всегда были слишком мягкими. Душевые кабины, которые никогда не соответствовали моему росту, и раковины, которые были слишком низкими для меня.

Но все эти предупреждающие знаки, по одному на каждый день недели, которые я упрямо игнорировал, которым отказывался давать правильные названия, были ничем по сравнению с катастрофой, произошедшей на поле.

Репортеры после игры предположили, что, возможно, между мной и моими приемниками было недопонимание, что отчасти было правдой. Джек пробежал дистанцию в десять ярдов от штанги, когда должен был сделать пятнадцатиметровый на замирании, что привело к перехвату, который был спасен от попадания в шестерку только тогда, когда я сам справился с этим придурком.

Мой центровой заблокировал удар слева, когда должен был блокировать справа, и меня отбросило назад так сильно, что минуту я видел звезды, пока дыхание медленно возвращалось в легкие.

Итог, мы отстой.

Мы сбились с ритма.

Отвлекаемся.

Это стало таким уродливым словом в моей голове, шепотом на протяжении недели, который становился все громче в оглушительной тишине раздевалки. Уродливый, потому что это была моя собственная чертова вина.

Разочаровываться в своих товарищах по команде из-за того, что они не смогли поймать идеально брошенный мяч, было нелегко, но еще хуже было прийти на послематчевую пресс-конференцию, зная, что я не могу переложить это на чьи-либо плечи. Не то чтобы я когда-либо это делал.

Оправдываться — удел слабых и неподготовленных. И это был не я. Именно поэтому я встал за трибуной и указал на репортера в первом ряду.

— Что произошло на поле, Люк? — спросила она, отрываясь от своего блокнота.

Я вздернул подбородок.

— Мы проиграли, потому что играли плохо, а наши соперники — хорошо. Все просто.

— Люк, — позвал кто-то с другого конца, и я кивнул. — Мы не привыкли видеть столько недопонимания в нападении. Новичкам до сих пор трудно усваивать правила игры? Мы знаем, что у вас обширный опыт.