Ефим Сегал, контуженый сержант (СИ)

А сколько врагов нажил он себе среди руководящих лиц на заводе? И только ли на заводе? Друга обрел - доброго, умного, честного - лишь одного, Зою Александровну Горину. Она в представлении Сегала олицетворяла собой истинного коммуниста. Такими, считал он, в партии должны быть не единицы - абсолютное большинство! Но жизнь упорно убеждала его в обратном.

Слава Богу, что сейчас не тридцать седьмой год. Не избежать бы ему страшной участи десятков и сотен тысяч советских граждан, ни в чем не повинных жертв ежовско-бериевско-сталинского террора. Лубянка, скорый суд, а то и без него, - марш, Сегал, «враг народа» в лагерь на поругание, на медленную, мучительную смерть... А ведь так было, было... У Ефима мурашки побежали по спине. - Почему же не может повториться?

Глава двадцатая

Первомайский номер заводской многотиражки, как показалось Ефиму, удался. Он не без удовлетворения прочитал свой очерк о лучших мастерах завода. С разворота газеты смотрели восемь фотографий старейших производственников, с поседевшими головами, немного усталыми глазами. Сколько труда вложили они за без малого полторы тысячи дней Отечественной войны в подготовку боевой техники для фронта!.. Без суеты, без громких фраз, до предела напряженно, порой, сутками не покидая свой пост, помогают стране выстоять и победить.

Недавно, беседуя с одним из них, Дугановым, Ефим спросил, что заставляет его, пенсионера со стажем, работать сверх меры и сверх сил. Может быть, партийный долг? «При чем тут какой-то долг, — возразил обиженно надтреснутым старческим басом Дуганов, — откровенно скажу: я о нем не помнил и не помню. Еще месяца за три до войны вышел на пенсию, семь лет переработал. Кабы не война, наверняка до последних дней так и прожил бы пенсионером, сами понимаете, года! Да и сердце пошаливает... Но война! Вот и все. Тут тебе и все долги».

«Война, - отвечали на аналогичный вопрос и другие мастера - герои его очерка, он назвал их по праву истинными героями Отечественной войны. - Всем трудно, здесь и все долги», - отвечали кратко, сурово, возвращаясь на свою изнурительную вахту.

... Как только Гапченко появился в редакции, он позвал Ефима к себе.

- Любуешься нашей газетой? И я, ей-богу, доволен. Может быть, впервые за мою редакторскую работу. Все получилось хорошо. Особенно мне нравится твой очерк. Умеешь ты, шельма, не только зло ругать, но и тепло похвалить, умеешь. Значит все будет у нас в порядке, а? - Следующее безотлагательное тебе задание, - продолжал Гапченко, - такое: немцы вот-вот капитулируют, победа наша близка. Буцет это, сам понимаешь, огромный всенародный праздник. Значит нам, не откладывая, надо готовить номер газеты к торжественному дню, заранее. За тобой две полосы под общим заголовком, условно - «Солдаты тыла». Времени мало, работа трудоемкая. Поэтому даю тебе в помощь Алевтину, - он искоса, со скрытой усмешкой глянул на Ефима, - не возражаешь?

-    Ладно, - согласился Ефим, - один, пожалуй, не успею.

Зазвонил телефон. Гапченко снял трубку.

-    Здравствуйте, Марфа Степановна... слушаю... Да, Сегал здесь, рядом со мной... Сейчас зайдем. - Он положил трубку на рычажок. - Слыхал? Нас с тобой Дубова вызывает. Зачем? - недоуменно пожал плечами. - Не знаю... Но начальство есть начальство. Идем.

-    Проходите, присаживайтесь, - сухо, официально пригласила Дубова вошедших в ее небольшой кабинет Гапченко и Сегала, одарив их ледяным взглядом сощуренных, маленьких, серых с желтизной глаз. Она развернула первомайский номер заводской многотиражки. - Вы, конечно, довольны своим детищем? Верно, газета удалась, неплохая, красочная. Однако, - Дубова причмокнула губами, покачала сокрушенно головой, - допущен грубый промах... к сожалению.

-    Промах?! Да еще грубый?! - понизив голос, проговорил Гапченко. Бледное лицо его стало серым. — В чем дело, Марфа Степановна?

-    Не догадываетесь?

-    Ей-богу, понятия не имею, — растерянно произнес Гапченко.

-    Тогда еще хуже! Да-с! Вот, смотрите сами. - Дубова ткнула веснушчатым пальцем в очерк о старших мастерах Сегала. - Именно здесь имеется идеологический и политический просчет.

Гапченко и Сегал озадаченно переглянулись.

-    Не понимаете? Переглядываетесь? - Дубова снова окинула их недобрым взглядом. — Федор Владимирович, Федор Владимирович! - укоряла она редактора. - Ну, Сегал - человек беспартийный, ему этакое простительно. Но вы, коммунист?! Вам не к лицу подобное!

«Чего она тянет?» - разозлился Ефим, силясь догадаться, что за просчет в его очерке. Он мгновенно восстановил в памяти его содержание и ничего крамольного не обнаружил.

-    Скажите, многотиражная газета наша - партийная или беспартийная? - пытала Дубова.

-    Конечно, партийная, - торопливо, как школяр, ответил Гапченко.

-    Тогда почему в очерке Сегала и запаха нет партийности?

Гапченко молча, непонимающе уставился на Дубову. Она откровенно радовалась растерянности редактора.