Ефим Сегал, контуженый сержант (СИ)

-    И вы считаете, что сейчас самое время продолжить ту светскую беседу? Не хитрите! Я не ошиблась: вы находите меня, мягко говоря, не очень умной... Не возражайте. Если бы думали иначе, не оборвали бы вот так неуклюже, даже бестактно, обсуждение вопроса об антисемитизме.

-    Сдаюсь, - засмеялся Ефим, - попался, виноват! Но причина здесь другая: нелегкое это дело, толковать об антисемитизме нам, евреям. Да и уместно ли, мне и вам, в сегодняшний вечер?

-    Очень уместно, - горячо возразила Роза, - подумайте, с кем, кроме вас, я могу говорить об этом? С папой и мамой? Невозможно! Значит, я так поняла: вы допускаете какой-то вариант преследования евреев в обозримом будущем у нас, в Союзе?

-    Не исключаю. Почему бы, например, при определенных экономических, да и политических осложнениях, не натравить другие народы на вечных козлов отпущения - евреев? Может быть, и не санкционировать антисемитизм напрямую, в открытую, но и не препятствовать ему, скажем, не осуждать вслух или делать вид, что его нет. Умолчать на официальном уровне. А молчание, как известно... Логично?

-    Вполне, - уныло согласилась Роза, - а верить не хочется.

-    И мне верить не хочется, но помнить не мешает... Однако давайте поставим точку. Пренеприятнейшая тема! А вот и ваш дом. Кажется, ваши родители не спят, ждут вас.

Сквозь густую, непросохшую после дождя зелень, из широких окон дома пробивался свет.

-    Ну конечно, не спят, - подтвердила Роза, - волнуются, что-то доченька задержалась. Правда, я их предупредила о нашей встрече. Мама сказала: «Если этот парень в такую погоду придет, вернись с ним лучше домой». И наказала не слишком поздно возвращаться - обычная родительская опека. В их глазах я дитя малое. А мне скоро... старушка!

-    Куда там! - поддразнил Ефим. - В таком случае я - святой Мафусаил. Одним словом, жили были старик со старухой, звали его - Ефимием, а ее - Розалиной...

Оба весело рассмеялись, еще немного поболтали, распрощались, конечно, «до скорого»...

Глава двадцать пятая

В среду, как и обещал, Ефим вышел на работу. Софья Самойловна опять заболела, на сей раз серьезно, и попала в больницу, прихворнула и Алевтина. Немудрено, что редактор встретил Сегала с распростертыми объятиями.

- Запрягайся, а то я совсем зашился. Тут, помимо выпуска газеты, накопилась куча писем, - Гапченко протянул Ефиму стопку нераспечатанных конвертов. - Разделайся с ними поскорее, неудобно перед рабкорами.

Вечером, после нелегкого, до минуты загруженного дня, Ефим принялся за чтение почты. Особо заинтересовали его два письма. Одно обратило на себя внимание краткостью и даже загадочностью: «Прошу зайти ко мне домой тов. Сегала. Раза три приходила в редакцию, ни разу не застала. Елизавета Панфиловна, вдова убитого старшины, барак 4, комната И». Он решил завтра же, после работы, побывать у Панфиловой.

Другое письмо, подписанное кадровым рабочим третьего механического цеха, гласило: «Сообщаю редакции нижеследующее. Наш начальник цеха Михаил Тарасович Крутов - форменный грубиян. Против меня он, можно сказать, по годам мальчишка. Я вдвое старше его, а он ни разу меня не назвал по имени-отчеству, не обратился на «вы». Разве дело так обращаться к пожилому - эй ты Савелий, чего болтаешься по проходу, делать тебе нечего? Слушать стыдно. Такие выходки повторяются каждый день. Он не щадит и других старых рабочих. А как относится к молодежи, у нас ее большая часть, и говорить не приходится, матом кроет и женщин и девчат, аж уши вянут. Какой же это, извините, к чертовой бабушке, руководитель цеха? Работать с таким нет ничего хуже, по рукам бьет, да и только! Недаром наш цех трясет, как в лихорадке, на авралах кой-как выезжаем, в конце месяца штурмуем план. К сему Савелий Нагорнов. В случае будете печатать мою заметку, подпишите «острый глаз».

В не очень-то складно изложенной краткой корреспонденции Ефим увидел поднятый «снизу» вопрос о взаимоотношении руководителя и подчиненного, о новом типе начальствующего лица, об этике и уважении человеческого достоинства в молодом обществе. Сигнал серьезный, думал он, заслуживает обстоятельного обсуждения не в многотиражке, а в «Правде», в «Известиях». Он снова пробежал глазами по последней строке письма Нагорнова: «В случае будете печатать заметку, подпишите «острый глаз». Старый слесарь! Чего ты боишься?.. А те, кадровые рабочие в доме отдыха, как запуганы? В памяти четко всплыл и старый, несомненно честнейший доктор, председатель комиссии по делу Богатиковой. И тот боится прямо защитить справедливость. «Это система, молодой человек», - вымолвил случайно и тут же спохватился... испугался.

Ефим отложил письма Панфиловой и Нагорнова в отдельную папку. На обложке красным карандашом написал: «Заняться при первой возможности».