Ефим Сегал, контуженый сержант (СИ)

Одноэтажные, длинные, словно только наполовину выглядывающие из земли бараки, все как один выкрашенные в розовато-бурый, «холерный» цвет, крытые черным траурным толем, выросли в Москве, как грибы после дождя, в начале тридцатых годов. Тогда, после сталинского исторического поворота, в города хлынули сотни тысяч крестьян из разоренных молниеносной коллективизацией сел и деревень. Появилось несметное количество почти дармовой рабочей силы. Это было вроде бы даже кстати, совпадало с грандиозными планами первой сталинской пятилетки: множество возводимых промышленных объектов поглощали устремившийся в города человеческий поток. Недалеко от строек, на грязных пустырях, неправдоподобными видениями возникали барачные поселки - временные, как тогда писали газеты, пристанища для создателей социалистической промышленности. Но временные оказались долговременными. Заводы и фабрики были возведены. Землекопы, каменщики, штукатуры и плотники переквалифицировались в токарей, слесарей, шлифовщиков, кузнецов, стали работать на ими же построенных предприятиях. И жить остались, в подавляющем большинстве своем, все в тех же бараках, правда, «модернизированных»: общие казармы с одно- и двухэтажными нарами были разгорожены на комнатки-клетушки размером в 10-12 метров. В них комфортабельно расположились образовавшиеся семьи. Комфорт обеспечивала также одна общая кухня на два десятка комнат, один туалет на несколько бараков - на улице, по возможности равноудаленный от каждого...

Справедливости ради стоит сказать, что к 1935-му году кое-где появились многоэтажные дома со всеми удобствами. Но в сказочные по тем временам хоромы попадали жить большей частью начальники всех рангов и достоинств, а также особо угодные. Просто рабочему человеку редко улыбалось такое счастье.

Ефиму не раз доводилось видеть барачные поселки со стороны, издали. Теперь в поисках Елизаветы Панфиловой он очутился в самом сердце барачного царства. Обильно выпавшие недавно дожди превратили территорию, на коей разметнулось сие царство, в глинисто-грязевое болото. В такой топи не то что человек - черт голову сломит. Как на грех, Ефим с утра забыл надеть галоши, а его изрядно поношенные штиблеты не годились для межбарачного месива. После неоднократных расспросов, усталый, с промокшими ногами, он, наконец, отыскал в кромешной тьме нужный барак. Входная дверь покачивалась на одной петле. Притолока оказалась настолько низка, что даже невысокий Ефим, не рассчитав, стукнулся об нее - аж голова загуцела.

Он стоял в глубине коридора, ошеломленный смрадом, источаемым помойными ведрами, не зная, в какую дверь податься.

-    Берегись! Ошпарю! - услышав мужской голос, посторонился. Мужчина нес перед собой большой чугун, видимо, из общей кухни.

-    Вы не подскажете, товарищ, - спросил Ефим, - где здесь комната Елизаветы Панфиловой?

-    Да вот она, вторая справа.

Ефим постучал в дверь.

-    Кто там такой вежливый отыскался? - послышался приятный женский голос. - Входите!

Его встретила молодая, худощавая женщина лет под тридцать. Она куталась в старый шерстяной платок. Даже неяркий свет, падавший из-под бумажного абажура, не мог до конца затушевать приятные, хотя и простоватые черты ее лица.

-    Ах, это вы, товарищ Сегал! Пришли все-таки! - обрадовалась она. - Я вас сразу признала, потому как вы были у нас в цеху, все расспрашивали да в тетрадочку записывали. А сейчас, как в мою дверь постучали, подумала: это не наш, не барачный. Наши вваливаются безо всякого стука, ежели не заперто. Проходите, товарищ Сегал, снимите плащик, давайте я его повешу вон туда, за занавесочку.

Нет, подумал Ефим, проходить здесь некуца. Вдоль стен маленькой комнатушки одна напротив другой стояли две железные кровати. Между ними, вплотную к окну, столик, три табуретки. На одной из коек лежали двое мальчишек. Они не спали, таращили глазенки на пришедшего дяденьку. Давно некрашеные стены комнатки - не белые, не серые - мутно-грязноватые. Потолок пестрел ржавыми подтеками. Над кроватью ребятишек - увеличенные фотографии в рамках: очень миловидной девушки и веселого, крупноголового, кудрявого молодого мужчины. Лиза заметила задержавшийся на мужской фотографии взгляд Ефима.

-    Сережа Панфилов, - сказала со вздохом, - мой муж, отец вот этих двоих. Пал смертью храбрых под Сталинградом 21-го декабря 1942 года при защите Советской Родины, - она повторила стандартные, казенно прозвучавшие слова похоронки. - Убили Сереженьку, кровинушку нашу. Все глаза выплакала, слез нету больше, а сердце не перестает болеть, - голос ее дрогнул. - Вот так мы живем, товарищ Сегал... Не знаю вашего имени-отчества?

-    Ефим Моисеевич.

-    Глядите, Ефим Моисеевич, - семья бывшего стахановца, героя-танкиста, три ордена заслужил, четыре медали. А как маются его сироты? Вы, говорят, человек справедливый, за правду заступаетесь. Нашего начальника как вы прокатили в газете, на язычок ему наступили, он теперь малость присмирел... Вот и нам, - она указала на детей, -пособите, Христа ради! Век не забудем...