Ефим Сегал, контуженый сержант (СИ)

Нагорнов пристально смотрел на Ефима, сосредоточенно слушал, казалось взвешивая каждое слово оправдания. Суровое лицо его осветила улыбка.

-    А вы неплохой парень, неплохой. Я на своем веку людей повидал. Для меня иногда не очень-то важно что человек говорит - мало ли краснобаев! - а вот как говорит - дело совсем другое. Вот вы от чистого сердца все объясняете, я это нутром чувствую, в глаза прямо смотрите - так умеют только честные люди. Потому рад вашему приходу, хотя помочь мне вряд ли чем сможете, поздновато. Зато душу отвести в трудный момент жизни - большое для меня облегчение. Вы слыхали, наверно, я уже не кадровый слесарь, не один из первых стахановцев на заводе, а... с языка не идет обидная кличка - саботажник!

То ли Ефиму показалось, нет, не показалось: правый глаз Савелия Петровича обволокла прозрачная влага и тяжелой, крупной каплей поползла по морщинистой щеке. Он смахнул ее с досадой.

-    Ишь, ослаб, нервы сдают. Беда! - проговорил отрывисто, виновато.

Ефим отвел глаза в сторону. Внутри него все кипело: «Негодяи! Ополчиться на такого славного человека! С чего там началось?» Он искал, с какого боку приступить к беседе, чтобы не бередить душевную рану старого рабочего. Выручил сам Нагорнов.

-    А все это, будь он трижды неладен, Мишка Крутов. Я его еще вот таким мальчонком помню. - Савелий Петрович чуть поднял руку над столом. - Кто бы мог подумать, что из тихого незаметного паренька вырастет, извините за выражение, хам и матершинник. Мразь, иначе не определишь.

-    Из-за чего у вас с Крутовым возник конфликт, Савелий Петрович?

Нагорнов почему-то не спешил отвечать.

-    Вот что, Ефим Моисеевич, я вам это еще расскажу, потом... - Он опять изучающе глянул на Ефима, похоже прикидывая что-то. - Сперва есть у меня к вам просьба: не откажите выпить со мной рюмочку-другую настоечки. Супруга моя, Евдокия Ильинична, великая мастерица настаивать водку на вишне и каких-то травах. Люди мы непьющие, однако настойка у нас всегда наготове, на всякий случай. Так не откажете? Разговор у нас, думаю, не короткий, и не из приятных. С рюмочкой оно полегче.

-    Спасибо, Савелий Петрович, с удовольствием.

-    Вот и ладно! - удовлетворенно кивнул Нагорнов. - Дуся! Зайди-ка к нам на минутку. Добрый гость к нам явился. Надо встретить его, как положено. Принеси нам графинчик своей фирменной. И маленько пожевать.

Настойка оказалась выше всяких похвал! Выпили, закусили. Савелий Петрович вытер усы белым платком, помолчал.

-    И в кого он пошел - Мишка - не пойму. Отец его, покойный Тарас Крутов, - потомственный пролетарий, слесарил рядом со мной не один десяток лет. Жил на этой же улице, через два дома, в такой же деревянной развалюхе. Не то, как Мишка теперь расположился: с женой и одним пацаном - в трехкомнатной квартире... Тарас был человек тихий, обходительный, мухи не обидит. Двое его старших на войне остались, а Мишка, счастливец, с первоначала войны в начальники угодил. Давайте, Ефим Моисеевич, еще по стопочке. Уж больно хороша!

Выпили. Стрелки на стареньких ходиках показывали полдень. Выскочила деревянная кукушка, двенадцать раз прокуковала.

-    Многие лета пророчит мне кукушка. Вот сбудется ли?.. Да-а! Все никак к самой основе не подойду. Так вот, года два был Михаил начальник как начальник. Потом его вроде бы другим концом повернули, сорвался, как пес с цепи: грубит всем без разбору - старый, молодой или женщина, матерится без стеснения, срамит человека последними словами. Слушал я такую пакость - ушам своим не верил И молчал сдуру, думалось, погожу, погляжу, что дальше будет. А дальше случилось, как должно случиться. Заразились от начальника и те, кто поменее его. Не цех стал - скотный двор. Лопнуло мое терпение, пошел в обеденный перерыв к нему в кабинет. «Здравствуй, говорю, Михаил Тарасович!». Он еле рот разжал, отвечает: «Здорово, старик! - сесть не приглашает, глядит из-подо лба. - Чего хорошего скажешь?» Говорю ему: «Мог бы и повежливей со мной, какой я тебе «старик»? У меня, слава Богу, имя-отчество есть. И дети мои постарше тебя».

Зыркнул он на меня. «Некогда, — говорит, — расшаркиваться с вами, некогда! У меня вон какой цех! Есть дело - выкладывай, нет - до свидания».

Сел я сам на табуретку, говорю: «Без серьезного дела я к тебе не пришел бы: недосуг мне лясы точить»... И начал ему втолковывать про хамство и матершину. С твоей легкой руки, говорю, пакость эта прижилась в цехе.

Поднял на меня Мишка шаза, глядит, как на сумасшедшего. «Ты о чем, Нагорнов, - спрашивает, - о деле или так, х.. валяешь да к стенке приставляешь?»

Я говорю: «Прошу, Михаил Тарасович, мне не грубить, я серьезный вопрос пришел решить: об уважении к советскому рабочему со стороны советского начальника, коим вы на сегодня являетесь».

Он рот скривил. «Вон, говорит, вы куда камушки кидаете, явились учить меня правилам хорошего тона? В таком случае слушайте: хоть вы и старик, а я молодой, но рядовому рабочему не дозволено начальство тыкать, как кошку носом в дерьмо. Свидание, говорит, окончено, привет!»