Ефим Сегал, контуженый сержант

… Перед Ефимом возникла дилемма: писать или не писать о хамстве Крутова? Поместить такой материал в газете – значит дать по физиономии и самому Крутову, и присным его. Это, безусловно, момент положительный. С другой стороны, подобный фельетон выгородит руководство завода, парткома и завкома: подлинные причины изгнания Нагорнова с работы и его подозрительно скоропостижной смерти останутся навсегда сокрытыми! Ефим без труда раскусил неуклюжий финт Смирновского, его намерение увести от ответственности преступную кодлу. И Ефим должен стать его пособником?!.. Вот если бы он имел возможность опубликовать фельетон в том виде, в каком считает необходимым!.. Но., «пиши, что тебе приказано и как указано». И он «наступил на горло собственной песне», сочинил в меру спокойный, в меру едкий опус. Гапченко слегка причесал его, скруглил острые углы и, как следовало ожидать, согласовал с Дубовой и Смирновским. После перечисленных манипуляций, в ближайшем номере газеты, правда, на видном месте, появился фельетон под заголовком: «А нельзя ли поделикатнее?» (вместо ударного, который дал Ефим: «Берете круто, товарищ Крутов!»).

Ефим прочел фельетон на полосе и начал ругать себя: зачем согласился подписаться под слащавой полуправдой? Но, поразмыслив, успокоился: такой «сахар» Крутову не сахар – все-таки на миру получил оплеуху! А Смирновский и иже с ним, не будь и фельетона, все равно нашли бы способ унять ропщущих и недовольных. Что недовольные? Ефим отлично знал: поворчат они, поворчат – и притихнут. «Поговорили, пошумели и шабаш!» – навсегда запомнил он слова токаря, программу «действий». Бунта не будет. Не тот народ пошел – укатили сивку крутые горки.

Было около семи вечера. По существу бездомный, Ефим частенько оставался в редакции после работы: побыть одному, подумать, написать что-нибудь для души. Занятый своими мыслями, он не сразу услышал продолжительный звонок в кабинете редактора. Звонил внутренний телефон. Ефим снял трубку.

– Слушаю вас.

– Какого дьявола вы так долго не отвечаете?! – раздалось в трубке. – Что вы там все, оглохли или передохли?!

– Как вы смеете грубить? Что за тон? – мгновенно вскипел Ефим. – Вам отвечает редакция.

В трубке замолкли. Ефим хотел уже положить ее, но вдруг услышал:

– Говорит генерал-майор Мошкаров, директор завода. Мне нужен редактор… Гапченко.

Ефим удивился: директор впервые удостоил редакцию личным звонком.

– Гапченко ушел домой. Кроме меня в редакции никого нет, – вежливо пояснил он, – у телефона Сегал.

– Это еще лучше… Как раз ты мне и нужен… Кто тебе разрешил возводить поклеп на лучшего начальника цеха?! Что за самовольничанье, я тебя спрашиваю?! – Голос директора возвысился до крика, срывался с баса на фальцет, генерал был в ярости. – Кто хозяин завода – я или ты со своим очкариком?! (Директор имел в виду близорукого Гапченко). Кто, отвечай, растуды вашу мать?! Откуда ты такой прыткий явился сюда воду мутить?!

– С фронта, – еле сдерживаясь, твердо ответил Ефим. – Я не желаю вас дальше слушать. Я не знаю голоса директора завода. Может быть, это говорит не генерал Мошкаров, а какой-то хулиган. Советский генерал, – повысил голос Ефим, – руководитель важнейшего предприятия, не позволит подобного хамства в адрес работника печати. Если со мной говорит генерал Мошкаров, могу немедленно к вам явиться и объясниться. Если это хулиган, задумавший скомпрометировать товарища Мошкарова, то пошел ты сам к… – Ефим умышленно помедлил, – чертовой матери! Ясно?!

В трубке было тихо… Через несколько секунд послышался щелчок – абонент с ним разъединился. Ефим рассмеялся, он был очень доволен: хорошо наподдал «Его превосходительству», даже лучше, чем та молодка, которая отхлестала генерала его же ремнем в доме отдыха. Чтобы вполне убедиться, что он говорил с Мошкаровым, Ефим спросил дежурную телефонистку, с кем она недавно соединяла редакцию?

– С директором завода, – услышал в ответ.

Ни завтра, ни в последующие дни Мошкаров не вызвал к себе Сегала, не звонил Гапченко. Вскоре на заводе был обнародован приказ директора, порицающий «некоторую грубость со стороны комсостава». Крутову директор «поставил на вид»… Ефим понял: приказ – не очень-то завуалированный шаг с целью снять напряжение, «успокоить народ».

И еще он понял: в лице Мошкарова нажил себе еще одного врага.

Глава двадцать седьмая

Подготовка к выпуску октябрьского номера многотиражки шла полных ходом. Как секретарь редакции, Ефим распределил между сотрудниками задания, следил за их выполнением, сам готовил очерк о бывших красногвардейцах, ныне рабочих завода.

Новенькой сотруднице Воронцовой он поручил сделать подборку о фронтовиках, вернувшихся после Победы на предприятие. Срок сдачи материала истекал, а от Воронцовой – ни строчки! Он уже решил было спросить ее, справилась ли с заданием, но она опередила его.

– Примите мой скромный труд, – весело и как будто легкомысленно сказала она, положив перед ним несколько листов бумаги, заполненных четким почерком, – если что не получилось – не взыщите, Первый блин.