Ефим Сегал, контуженый сержант

– Ишь ты, право, лягаш, – вставил сидящий рядом Жилин, – а сколько воров, жуликов в тылу брюхо, карманы набивали, когда мы Гитлеру капут делали?.. С Гитлером покончено. А вот с этими нашими кровососами управиться потяжелей будет, а? Как думаешь, сержант? С внутренней сволотой война, видать, на исходной позиции… Аль я не прав?

– Кто же с ней будет воевать-то, со сволотой, может подскажешь, Степа? – спросил старшина, спрятав усмешку.

– Известно, кто – партия и правительство, – уверенно ответил Жилин.

– Поживем, посмотрим, Степа! – подмигнул многозначительно старшина. – Ну их всех к бесу! Давайте еще выпьем, а то, я гляжу, ребята заскучали.

Проводы продолжались допоздна. Ефим с искренней грустью распрощался с отбывающими домой боевыми товарищами. Изрядно захмелевший, в полночь вернулся в общежитие.

Проснулся он в десять утра, вспомнил: нынче выходной день, воскресенье. Странно, но после вчерашних проводов чувствовал себя бодро – встал, заправил кровать, умылся, позавтракал и стал прикидывать, как провести свободный день.

Ба! Ведь он обещал Розе в ближайшее воскресенье быть у нее дома. Наскоро почистил и погладил костюм, с сожалением отметив, что поношен он изрядно, побрился «до зубов» и заторопился к Гофманам.

Шел он туда не без опаски. Хоть Роза и хвалила своих родителей, а вдруг они похожи на старых Крошкиных?..

Гофманы встретили гостя радушно. Представляя Ефима отцу и матери, Роза полушутя добавила:

– Прошу любить и жаловать.

– Постараемся, – в тон дочери ответил с улыбкой отец, ненавязчиво, но внимательно глядя на Ефима. Мать Розы открыто улыбнулась ему, пригласила сесть.

– Как работается? – спросил Гофман Ефима как старый знакомый, который продолжает давно начатый разговор. – Трудно? Но, вероятно, интересно?

У Ефима от сердца отлегло: люди тактичные, не копаются в биографии, не заставляют заполнять длиннющую устную анкету. Он с готовностью вступил в беседу.

– Я люблю свою профессию. Даже сейчас, в маленькой газете, чувствую себя при важном деле… Трудно ли? Нелегко. Но это полбеды. Беда в другом: коэффициент полезного действия от трудов наших, журналистских, маловат. Энергии затрачиваешь уймищу, а результат, прямо скажу, незначительный! Часто и нулевой. Это обстоятельство и утомляет и бьет по рукам.

Родители Розы согласно покачивали головами. Откровенные признания Ефима им, видно, были по душе.

– А что труднее – писать или собирать материал? – полюбопытствовала мать Розы.

– Организовывать, мама, – поправила Роза.

– И для того и для другого, – охотно пояснял Ефим, – необходимы профессиональные навыки. Что труднее? Как когда. Материал материалу рознь, пожалуй, легче писать хвалебные, больше хлопот с критическими. Я чаще занимаюсь именно критическими, – выражаясь возвышенно, пытаюсь острым печатным словом защитить униженных, оскорбленных и обворованных. Естественно, при этом и врагов наживаю предостаточно: вынужден дразнить высокопоставленных гусей, а они такого, понятно, не любят и не прощают.

– Зачем же вы их дразните? Писали бы хвалебные опусы, пребывали бы в добром здравии, как говорится, имели бы почет и уважение, – резонно заметила мама.

– Это не по мне! У меня с этими, не Богом избранными, мир невозможен… Наверно, не стоит этим хвалиться, но когда удается хоть частично их пощипать – я доволен, даже счастлив.

Уж если не влюбленно, то с обожанием смотрела на него Роза. Ее мама бросила на супруга вопросительный взгляд: «Что ты на это скажешь?».

А Гофман был весьма доволен характером беседы. Вот тут-то он и прощупает возможного Розочкиного жениха! Старик уже понял: парень прямой, честный, неглупый. Судя по наряду – беден. Последнее, рассуждал он, неважно. Я достаточно богат. Поделюсь, если станет моим зятем, огромный минус – его беспокойный характер. Для Розочки он предпочел бы мирного, покладистого, домовитого мужа, хорошо бы с более эффектной внешностью. Этот симпатичный… но худоват, бледноват. Война его, видно, изрядно потрепала. Да и теперь живется ему, надо полагать, не ахти как. Посмотрим… Все-таки умен. А главное – еврейский сын!

В свою очередь Ефима тоже устраивало направление разговора. Оно в какой-то мере позволяло ему заглянуть во внутренний мир возможных тестя и тещи. Некоторые выводы он сделал сразу. А дальше?..

А дальше старик сказал:

– У каждого человека, конечно, своя мерка на счастье. Вот мы с Розочкиной мамой живем в мире и согласии не один десяток лет. Оба мы стоматологи. Делаем людям протезы, мосты, коронки, облегчаем им жизнь, получаем от них благодарность всяческую. У нас прекрасная доченька…

– Папа! – укоризненно воскликнула Роза.

– У нас прекрасная доченька, – с ударением повторил Гофман. – Свой дом – полная чаша. И мы счастливы. Большой политикой мы не занимаемся. Не думайте, пожалуйста, что мы замыкаемся в собственной скорлупе. Далеко нет. Но профессия наша и положение… Словом, народ мы умеренный.

«Я это и без объяснения увидел», – подумал Ефим.

За вкусным, почти обильным обедом продолжали беседовать доброжелательно, просто, и Ефим почувствовал: родителям Розы он понравился. Но не без оговорок.