Ефим Сегал, контуженый сержант

– Признал-таки старого солдата, слава Богу! А то я уж обеспокоился, не помешался ли наш сержант? Как-никак, контуженый! Теперь вижу – ошибся, отлегло!

– Присаживайся, Степан Петрович, не беспокойся, в общем-то, я здоров. Тут такое дело, понимаешь… да ладно, рассказывать не буду… тяжелое дело.

– Ну и не надо рассказывать. Где ты запропастился? Давненько не заходил. Старшина говорит: совсем позабыл нас сержант! Загордился, редактором стал, куда там.

– Виноват я, Степан Петрович, но, поверь, закрутила работа, времени не хватает.

– Понимаю, Ефим, и старшина шутит. Знаешь, зачем я к тебе пришел? Мы, то есть я и старшина, полный расчет с завода взяли. Завтра по домам. Я в свою Сибирь, он – на Смоленщину. Вот и решили дать отвальную. Забежал к тебе, хорошо, что застал на месте. Попрощаемся как следует. Кто знает, сведет нас еще когда жизнь на одну дорожку?

Верно сам Господь Бог послал Жилина к Ефиму в этот трудный для него час. Ни одно лекарство не смогло бы так облегчить его душевные и физические муки.

– Спасибо, Степан Петрович, ты даже не представляешь, как вовремя пришел!

– Жилин – старый волк! За версту чует: в каком месте и когда быть надо. Вставай, сержант! Встряхнись и шагом марш в наше подразделение!

… - Встать! Сми-и-рно! – скомандовал старшина, когда появились Жилин и Ефим. Человек десять вскочили с мест и замерли. – Товарищ редактор-сержант! – начал докладывать старшина. – Рота готовится к выпивону-закусону, просим и вас. – Он огромными ручищами поприжал Ефима. – А ты все такой же боксер наилегчайшего веса, пора переходить в другую весовую категорию.

Все засмеялись. И Ефим повеселел, настроение улучшилось, хотя боль от пережитого недавно совсем еще не уходила, она как бы опустилась вглубь, притупленно саднила.

Ефим сел за длинный дощатый стол, на ту же скамейку, что и около полутора лет назад. Водки на столе выставили – хоть отбавляй.

– А насчет закуски, товарищи солдаты и командиры, – балагурил старшина, наливая всем по граненому стакану, – не взыщите. Хлеб да соль есть, капуста, картошка – в избытке, колбасный дух присутствует. Дело за тостом. Вам говорить, товарищ редактор-сержант, это по вашей части.

Ефим встал, поднял стакан.

– Скажу коротко: за здоровье отбывающих, счастья им и удачи. И нам тоже. И не приведи Бог ни всем нам, ни детям, ни внукам нашим хоть когда-нибудь отправляться на войну!

Все зааплодировали и дружно осушили стаканы.

– Вот оно и пришло это времечко золотое, долгожданное, – сказал рыжеусый, – возвращаемся мы в родные дома… Не все, правду сказать, – добавил с грустью, – кто живой остался. Давайте-ка, ребятушки, выпьем за помин души наших корешей, советских солдат, кто головушку сложил на поле боя.

– Выпьем, – повторил Ефим и мысленно помянул Савелия Петровича Нагорнова.

– Помнишь, сержант, – обратился к Ефиму старшина, – как в прошлом году весной мы шагали на завод за фартовым мужиком?

– Как не помнить. Такое не забывается: конец военной службы, начало новой жизни. И фартового помню: раскормленный, веселый не по времени. Тыловая крыса или еще хуже.

– Так и есть, хуже. Знаешь, кто он? – старшина подсел к Сегалу. – Легавый! Да! Понимаешь, месяцев восемь назад позвал он меня в свою рабочую комнату. Угощает дорогими папиросами, говорит: «Ты, товарищ старшина, человек советский, патриотический, в общем, наш человек. Я ознакомился внимательно с твоим личным делом: ни сучка, ни задоринки».

Я гляжу на него, не прикуриваю, соображаю: какого рожна тебе, толстомордому, от меня надо?

«Кури, – это он мне, – папиросы наивысший сорт».

Я закурил, спрашиваю: «Вы зачем меня позвали? Не для того ведь, чтоб папиросами толстыми угощать?»

Он уперся в меня хитрющими буркалами, сладко так говорит: «Само собой. Я хочу предложить тебе стать нашим осведомителем».

«Осведомителем? – спрашиваю, – это как?»

Он засмеялся: «Какой ты недогадливый! Слушай. Имеются среди рабочих вредные на язык трепачи, болтают в цехах всякое против партии и товарища Сталина. Осведомитель слушает, на ус мотает, мне передает. А я – куда следует».

Эх, Ефим, и разозлился я! Говорю ему: «Выходит, мил человек, в стукачи меня вербуете? Извините-подвиньтесь, мне это ни к чему! В нашем роду доносчиков не было и не будет. Я в гражданке был плотником, на войне – старшиной, на заводе – подручным кузнеца. Вернусь домой – опять за плотницкое дело примусь. Всё! Больше вопросов ко мне не будет?»

Он меня прощупал бельмами: «Не будет! Ступай!»

Я было пошел к двери. Он меня остановил: «Неволить тебя не могу, стало быть, ты – не патриот нашей Родины».

Тут меня взорвало: «Ах, ты! Это, выходит, я – плохой патриот? Три года на фронте воевал, четыре ранения и контузию схлопотал, сейчас по двенадцать часов горбину гну у парового молота… А вы как, спрашиваю, хороший патриот? Чего же вы в таком разе в глубоком тылу отсиделись?»

Красный он стал, буркалы на лоб полезли. Ну, думаю, держись, старшина, сейчас тебе будет порка! А он сквозь зубы: «Иди! Иди! Не трепись никому, что у меня был, а то…»

Я ему: «Не беспокойтесь» – и ходу! Думал мне это так не сойдет… Ничего, отвязался.