Ефим Сегал, контуженый сержант

«Ого! – подумал Ефим, – до чего же ты, голуба, договорился, какую невзначай правду выплеснул». Он едва удержался, чтобы не спросить Смирновского: исключают ли друг друга, как понятия противоположные, человечность и принадлежность партии большевиков? Но благоразумно промолчал, дабы не навредить делу, с коим пришел. Осторожно возразил:

– По-моему, Нагорнов не саботажник. Он взбунтовался против попрания своего достоинства.

– Во-во! – обрадовался Смирновский. – Ты сам говоришь: «взбунтовался!» А какой может быть бунт на советском заводе? Что, если по примеру Нагорнова весь цех Крутова бросит работать, забастует то есть? – Смирновский испытующе сверлил Ефима злыми глазами. – А за цехом Крутова – все тыщи рабочих, инженеров, служащих, техников завода объявят: «баста!» Что мне тогда скажет ЦК нашей партии, товарищ Сталин?.. Не знаешь? Вот что скажут: «Как это так, на рабоче-крестьянском производстве, где сам пролетарий – хозяин, на тебе – забастовка!..» Сообразил? То-то… Беспартийный ты, сразу видно… Сорвут мне башку и не пищи!.. Черт с ним, с Нагорновым! Худую траву с поля вон! Пусть еще спасибо скажет, что передумали отправить его, куда полагается. – Смирновский выжидающе смотрел на Ефима. – Укумекал?.. Есть у тебя еще какой вопрос ко мне, товарищ милай? А то… – Смирновский выразительно стукнул ногтем по стеклу наручных часов.

Сегал «укумекал» достаточно. Больше чем достаточно. Однако, сам не зная почему, кинул Смирновскому последнюю, как ему показалось, козырную карту:

– У Нагорнова очень больное сердце, как бы он не скончался от нервных перегрузок. В ваших руках, можно сказать, жизнь старого почтенного человека.

Смирновский снова блеснул волчьим оскалом.

– Говоришь, Нагорнов может концы отдать? Ну, и что? Все мы не вечны. Поделом ему, в следующий раз умнее будет.

«Идиот! Дремучий идиот и шкурник!» – констатировал Ефим. Он заставил себя сказать Смирновскому «до свидания» и, сопровождаемый кусачей улыбкой, покинул кабинет парторга. По дороге в редакцию вспомнилась ему ядовитая народная присказка про дуру-бабу, пригрозившую своему отпрыску, собравшемуся на речку: «Гляди, если утонешь, домой не приходи!..».

«Ну и тип, – думал он с возмущением. – Умницу Зою Александровну отозвали с партийной работы, подыскали антипод. Зачем? Чей он ставленник? Вне сомнений – номенклатура ЦК ВКП(б). Поставлен в один ряд с генералом Мошкаровым, может быть, в чем-то и позначительней его! Возглавляет многотысячный коллектив огромного предприятия! Если принять во внимание, что ему не администрировать, а воспитывать – воспитывать народ в духе честности, неподкупности, правдивости, скромности… – Ефим засмеялся. – У самого-то Смирновского есть такие высокие качества, хотя бы в зародыше? А у тех, кто его сюда подобрал и утвердил? Невольно возникает вопрос: нужны ли высокие моральные качества партийному работнику? Теоретически, на словах, бесспорно – да!.. А на практике? Интеллигентная, человечная Зоя Александровна не пришлась ко двору, предпочтение отдано Смирновскому, действительность именем ЦК партии распорядилась: Горина – нет! Смирновский – да!»

Из редакции он не медля позвонил Родионову.

– Были у Смирновского? И какие там пироги? – послышался в трубке знакомый глуховатый голос.

– Пироги ни с чем…

Трубка долго молчала.

– Так я и предполагал, – упавшим голосом наконец произнес Родионов – да и что ждать от него? И в министерстве не мычат, не телятся. Напоминать не решаюсь, боюсь услышать отказ… Что же дальше, Ефим Моисеевич?

– Спросите меня о чем-нибудь попроще, Андрей Николаевич. Попробую поговорить с Гапченко.

С Гапченко разговор был коротким.

– Значит, Смирновский ни в какую?.. Па-ня-тно! – Знакомая змейка мелькнула на щеке редактора. – Па-ня-тно… получается тупик…

– Тупик, – повторил Ефим. – Выходит, Нагорнова на наших глазах убивают, а мы руки умываем… Что прикажете ответить Нагорнову на его жалобу в редакцию? В архив ее, что ли?

– Как это в архив?! Нельзя! Не имеем права.

– Ну, и…

– Ну и, ну и – раздраженно передразнил Гапченко. – Бес его знает!

Оба замолчали.

– Может быть мне, Федор Владимирович, пойти в цех Крутова, поговорить с рабочими, попытаться уломать Крутова?

– Ха-ха-ха! – ехидно выдохнул Гапченко. – Поглядите-ка на него, он уломает Крутова! Ефим, Ефим! Утопист ты, фантазер! Сходи, сходи, я не возражаю. Надо же хоть как-то, формально что ли, отреагировать на письмо.

– Я не берусь заставить Крутова извиниться перед Нагорновым, – сказал Ефим, – но дать ему по шапке за хамство и матершину, чтоб в глазах потемнело, можно и должно!

– Да-а! – покачал головой редактор. – Ни дать, ни взять – Дон Кихот! – И серьезно добавил: – А с Нагорновым поступили скверно, очень скверно!.. Ты когда собираешься к Крутову?

– Сейчас же!

– Ступай! Удачи тебе.