Ефим Сегал, контуженый сержант

Девушка повернулась к нему. Чуть продолговатое лицо, нос с маленькой горбинкой, небольшой с тонкими губами рот, серо-голубые глаза из-под едва заметных светлых бровей смотрели на него серьезно и будто немного озорно.

– Надя Воронцова.

Ефим без энтузиазма пожал, как ему показалось, суховатую, но чем-то приятную руку. Он на секунду остановился на этом ощущении и тут же забыл его. Надя снова повернулась к Алевтине. Ефим направился к Гапченко.

– Видел нашу новенькую сотрудницу? – спросил тот.

– Крошкина мне ее представила.

– Ну и как?

– Никак, девушка как девушка.

В кабинет вошла Софья Самойловна, осунувшаяся, побледневшая. Покосилась на Ефима, кивком поздоровалась. Без особого радушия он поздравил ее с выздоровлением.

– Благодарю, Сегал, – ответила она, не скрывая неприязни к нему. – Вы, как я понимаю, продолжаете свою следственно-прокурорскую деятельность?

– Продолжаю, – весело ответил Ефим, – на страх врагам, на радость вам.

Адамович недовольно передернула плечами, поспешно вышла.

– Что вы с ней не поделили? – Гапченко усмехнулся. – Одной вы нации, а враждуете, как кошка с собакой.

– Нации-то мы одной, да вера у нас разная. И люди мы полярно противоположные. Аллах с ней, Федор Владимирович… Что же вы не спрашиваете о Нагорнове?

– Думаешь, забыл? Нет уж, выкладывай!

Гапченко слушал Ефима, курил одну за другой папиросы, рвал бумажные мундштуки на мелкие кусочки, бросал их в пепельницу.

– Эх, Сегал! – сказал он с необычной для него искренностью. – Плохи наши дела. – Лицо его на несколько минут размаскировалось, будто помолодело, на бледных щеках проступил легкий румянец. Значит, Родионов советует тебе сходить к Смирновскому? Гм… Сходи, терять нечего. Не думаю, что Смирновский захочет защитить Нагорнова… не думаю. – Гапченко снял телефонную трубку, назвал номер. – Иван Сергеевич, здравствуйте! К вам хочет зайти наш сотрудник Сегал… Может, слышали о нем? Да, парень боевой. У него к вам важный вопрос… Нет, боже упаси, не личный! Можно сейчас?.. Спасибо. – Гапченко положил трубку. – Ну, беги, Ефим. От него – сразу ко мне. Интересно, что… Впрочем, ничего интересного не случится. Все равно, от него – ко мне.

..Кабинет парторга ЦК на заводе, хорошо знакомый Ефиму по нескольким встречам с Гориной, показался ему теперь неуютным, показеневшим. Со стола, с полок исчезли вазы с цветами, а главное, исчезла отсюда она сама, Зоя Александровна.

Из-за горинского стола встал новый хозяин кабинета, костистый, смуглый, длиннорукий. Глаза небольшие, черные, как у Яшки-кровопийцы, но не бегающие, как у того, а щупающие, сверлящие, холодные. Над низким лбом – ежиком подстриженные, темного неопределенного оттенка волосы. Жесткие губы парторга изобразили широкую улыбку, обнажив оскал по-волчьи ядреных зубов. Ефим так и не смог определить, то ли это улыбка, то ли намерение укусить: растянутые губы не согрели ледяного взгляда. На парторге был новый, с иголочки, бостоновый костюм, белая сорочка, синий галстук. На левой стороне пиджака поблескивали два ордена Ленина и «Знак почета».

– Ну, здравствуй! Здравствуй, Сегал, садись, – заговорил Смирновский громким начальственным баском. – Видишь, я демократ, принял тебя по первому звонку. Сам понимаешь, у парторга ЦК дел хватает и без редакции… А ты, говорят, забияка, воюешь с пережитками. Давай, давай, да не перегибай!..

Пренеприятен был Ефиму и трескучий монолог Смирновского, и его хищная улыбка. «Почему он мне «тыкает»? Тоже «демократия»? Или хамство?.. Ждать от него сочувствия?.. Но раз я пришел, отступать нельзя: ходатайствую за отличного человека – Савелия Петровича». Подавив неприязнь, сказал, как можно вежливее:

– Спасибо, Иван Сергеевич, я бывший фронтовик, время ценить умею, постараюсь быть немногословным.

– Ты фронтовик? – переспросил Смирновский. – Настоящий?

– Настоящий.

– Счастливый ты, вернулся живой, целый. А брат мой младший, единственный, погиб. Мировой парень был, – голос Смирновского на градус потеплел, – и погиб.

Ефим высказал соболезнование парторгу, подумал: «А вдруг Смирновский и в самом деле посочувствует Нагорнову, если слово за него замолвит фронтовик?..»

– Я пришел, Иван Сергеевич, чтобы попросить вас заступиться за Савелия Петровича Нагорнова. – Ефим следил за выражением глаз Смирновского. Они совсем похолодели, оскал-улыбка мгновенно исчезла, лицо окаменело.

– За кого хлопочешь, Сегал? За гоношистого старика из цеха Крутова? Правильно его выгоняют с завода, не знаю, чего там Родионов с ним цацкается, чего тянет. Подумаешь, Крутов не так сказал ему! Эка красна девица, ушки у него, видите ли, вянут! Бросил работу, бастует, до чего додумался!.. Хотя, – Смирновский чуть понизил голос, – скажу тебе, между нами, где-то мне его, может, немного жаль, по-человечески, Но как коммунист, как парторг ЦК, – забасил он, – не имею права потакать саботажнику, ясно?