Ефим Сегал, контуженый сержант

– Простите. Тяжко мне очень. Горе у меня – просто разум мутится. Сейчас расскажу все по порядку. Муж мой, Саша Кондаков, слесарем в пятнадцатом работал, почти двадцать лет. Он и до войны себя не жалел, а теперь мы его, считай, и не видели: в цеху и дневал, и ночевал. Меня, говорил, от фронта на заводе оставили не для того, чтобы я у жены под боком обогревался. Сладкая жизнь, Нюрка, – это он мне, – у нас будет после победы. Солдатам на передовой еще хуже… Мужик он был здоровый, роста высокого, ничего его не брало: ни плохонькие харчи, ни работа по две смены… А вот недели две назад пришел домой не вовремя, лицо красное, глаза осовелые, еле на ногах держится. Говорит не своим голосом. Приказал: разбери постель, лягу, заболел. Провалялся в горячке дня четыре, потом температура маленького понизилась. На восьмой день стала нормальная. Будто совсем выздоровел. Только за сердце держался, жаловался: жмет сильно, сроду так не бывало. Позвонила я в нашу санчасть. Попросила прислать врача на дом. Девушка из регистратуры спрашивает: «Какая у больного температура?» Отвечаю: «Нормальная…» Она на меня набросилась: «Раз нормальная, нечего голову морочить». Я ей говорю: «Погоди кричать, у мужа сердце сильно болит, бюллетень у него сегодня кончается, а ехать он к вам не может». А она: «Пусть не едет!» – и повесила трубку.

Посоветовались мы с Сашей, что делать? Он говорит: «Сроду прогульщиком не был. Поеду, чай, не развалюсь». Я бы его проводила, а тут, как на грех, самой на смену…

Как он приехал в санчасть, сразу измерил температуру. С бумажкой пошел в кабинет к врачу. На бумажке написали – тридцать шесть и семь. Богатикова, это врач, спросила, как он себя чувствует. А он такой – жаловаться не привык, говорит, вроде ничего, только сердце сильно жмет…

Врачиха его успокоила: «Это после высокой температуры. Сейчас она нормальная, и сердце скоро пройдет».

Саша еще сказал ей: «Хорошо бы! А то очень жмет…»

Богатикова его послушала, рецепт дала на какие-то капли от сердца и на работу выписала на другой день. Это все Саша мне рассказал вечером, когда я со смены пришла. Утром насилу встал. Опять сердце… все рукой держался. Я ему говорю: ты на работу не ходи, я попробую врача вызвать. Он махнул рукой: ну их! И пошел на завод.

Я в тот день в ночную работала… Часа через четыре, как он ушел, прибежала ко мне девчонка, дух не переведет, говорит, тетенька, меня начальник послал из пятнадцатого цеха, с Александром Ивановичем нехорошо было, его увезли на скорой помощи…

Кондакова внезапно прервала рассказ, выпила несколько глотков воды и, вобрав воздух открытым ртом, выдохнула:

– Помер Саша в больнице вечером, от сердца… Убила его Богатикова, убила!..

Еще до критической точки, поставленной в рассказе вдовой, Ефим догадался, зачем она явилась в редакцию. И все же спросил:

– Чем же редакция может помочь вашей беде?

– Как чем?! Пропечатайте в вашей газете эту убийцу Богатикову, пусть люди узнают, какие бывают у нас врачи, пусть! – И она снова разрыдалась.

– Успокойтесь, товарищ Кондакова, редакция просто так этого дела не оставит. Виновные будут наказаны, – добавил он тихо, не очень уверенно.

Сразу после ухода Кондаковой Ефим направился к главному врачу медсанчасти, Вениамину Ефимовичу Гордиенко. Жирный, толстогубый, мохнатобровый, сидел он важно, откинувшись на высокую спинку кожаного кресла.

– Чем обязан? – с неприязнью глянул на посетителя, не пригласив сесть.

– Я – Сегал, из заводской газеты. У меня к вам серьезное дело.

Надменность на лице Гордиенко мгновенно преобразилась в холуйскую угодливость.

– A-а! Приятно познакомиться! Да вы садитесь, пожалуйста. Чем могу быть полезен печати? – заулыбался он.

– Несколько дней назад, – напрямик сказал Ефим, – скоропостижно скончался слесарь пятнадцатого цеха Александр Кондаков. Поступила жалоба…

Гордиенко удивленно вскинул лохматые седеющие брови:

– Кондаков Александр? Признаться, для меня это новость. Ни о нем, ни о его, как вы сказали, внезапной смерти, не проинформирован…

– Как?! – в свою очередь изумился Ефим. – Разве врач Богатикова ничего вам не рассказала?

– Нет, ничего подобного Лариса Александровна мне не докладывала. Впервые слышу. Он умер, вы говорите?

– Три дня тому назад от инфаркта, в больнице.

Гордиенко изменился в лице, нахмурился. Вызвал секретаршу:

– Попросите ко мне Ларису Александровну. По пути захватите в регистратуре историю болезни Александра Кондакова из пятнадцатого цеха.

Ефим кратко изложил рассказ Анны Кондаковой. Слушая его, Гордиенко прищуривался, чмокал мясистыми губами, морщил нос.

– Что-то напутала эта женщина, – заявил он уверенно, – несомненно, напутала.

В нашей поликлинике – и такой случай!.. Да еще у Ларисы Александровны, гуманнейшего врача!

В кабинет вошла умеренно полная женщина в белом халате и шапочке, свежелицая, черноглазая, самоуверенная, на вид – лет тридцати.

– Знакомьтесь, Лариса Александровна: сотрудник нашей уважаемой заводской газеты Сегал… А это, как вы уже догадались, товарищ Сегал, наш доктор Богатикова.

Богатикова метнула быстрый вопросительный взгляд в сторону Ефима.