Ефим Сегал, контуженый сержант

– Не надо на меня наседать, Иван Тимофеевич, – с металлом в голосе кинула она председателю, – в данном случае я никакой вины за собой не чувствую, да-да, не чувствую! Поясню: по существующей инструкции, которая для нас, врачей, закон, я не имела права продлевать больничный лист Кондакову. Температура у него была нормальная, сердце работало ритмично, шумы не прослушивались… Какие у меня были основания держать высококвалифицированного рабочего дома? Я и так нарушила инструкцию… Инструкцию! – подчеркнула она. – Документ, который составлен и утвержден не врачом Богатиковой, отнюдь! – Она победоносно оглядела членов комиссии и села на свое место.

Ефим с напряжением ждал реакцию присутствующих на дерзкий выпад Богатиковой и не сомневался: и председатель комиссии, старый доктор Иван Тимофеевич, и другие члены комиссии найдут подобающие слова для отповеди Богатиковой. Но в кабинете воцарилась тишина. Гордиенко с еле заметной улыбкой поглядывал на красотку Богатикову. «Молодчина, – говорили его глаза, – здорово ты ввернула им инструкцию! Нокаут, да и только!»

Наконец Иван Тимофеевич заговорил. Нет, он не одернул Богатикову, как ожидал Ефим и как полагалось бы в этом случае, не упрекнул ее: «Как вам, коллега, не совестно прятаться за инструкцию? Вы – врач! Коль жизнь человеческая в опасности – плевать на все инструкции, на любой формализм! Нет, ничего подобного Иван Тимофеевич не сказал. С трудом подняв опущенную седую голову, негромко, безвольно промямлил:

– Инструкция, она, конечно, есть… Но в случае с Кондаковым, я считаю, другое дело. Больно жаловался на сердце… Вы этого не отрицаете?

Богатикова взмыла с места, выпятила и без того высокую грудь.

– Не отрицаю, жаловался. Но кроме личных жалоб пациента я ничем не располагала, повторяю, ничем. Погиб человек? Жаль! А сколько людей ежечасно гибнет на фронте? Что поделаешь – война!

Неожиданный аргумент Богатиковой показался членам комиссии вроде бы убедительным. Действительно, подумал каждый из них, гибнут люди, война есть война.

– Еще будут ко мне вопросы? – вызывающе посмотрела на всех Богатикова. – Нет? Тогда разрешите мне удалиться. – Она протянула наманиюоренные пальцы к дверной ручке.

– Одну минуточку, товарищ Богатикова, – окликнул Ефим. – Как, по-вашему, гибель бойцов на фронте от рук фашистов выдерживает сравнение с безвременной кончиной рабочего Кондакова в условиях тыловой медсанчасти?

Богатикова вспыхнула как порох. Глаза ее налились яростью.

– Ах, вот вы куда метите! – взвизгнула она. – Не выйдет, не выйдет! Я буду жаловаться на вас! – И пулей вылетела из кабинета, грохнув дверью.

Ошарашенные члены комиссии сидели с открытыми ртами. Похоже, один только главный врач медсанчасти догадался, о чем спрашивал Богатикову корреспондент. Побагровев, тыча в Ефима толстым указательным пальцем, Гордиенко зарычал перекошенным от злобы ртом:

– Говорите, да не заговаривайтесь! Вы не частное лицо! Не имеете права оскорблять врача-женщину, женщину-врача!

Поднялся невообразимый шум. Кто-то кому-то что-то доказывал, никто никого не слушал. Наконец председатель комиссии крикнул:

– Хватит, товарищи, хватит!

И в наступившей тишине Гордиенко швырнул в Ефима каменную фразу:

– Этот товарищ – безответственный человек, очерняющий советскую медицину!

Знакомый уголек обжег грудь Ефима, жар подкатывался к самому горлу…

Выручил Иван Тимофеевич:

– Успокойтесь, Вениамин Ефимович, вы, очевидно, неверно поняли замечание товарища корреспондента в адрес Богатиковой. Он прав: нельзя сравнивать смерть солдата в бою с гибелью человека в условиях тыла, возможно, по халатности или недосмотру нас, врачей… Вы это хотели сказать, товарищ Сегал?

– Именно это, – подтвердил Ефим.

– В такой нервозной обстановке, товарищи, далее продолжать работу комиссии бессмысленно, – продолжил Иван Тимофеевич. – На сегодня поставим точку. Соберемся у меня в райздравотделе послезавтра, в десять утра. Возражений нет?

Ефим не знал, что еще собирается выяснить председатель комиссии по делу Богатиковой. Иван Тимофеевич показался ему человеком честным и очень порядочным. С таким хорошо бы поговорить по душам. Их встреча состоялась накануне «судного дня» – заключительного заседания комиссии. Ефиму и в голову не приходило, что эта встреча останется в его памяти на всю жизнь.

– Как представитель печати вы, вероятно, интересуетесь, что нового мне удалось установить? – встретил Иван Тимофеевич Сегала. – Считайте, что ничего существенного. Мы еще не приняли никакого решения.

– Кто «мы» – комиссия или райком партии? – съязвил Ефим.

– Ну, зачем вы так? – неуверенно возразил старый доктор.

– Скажите честно, Иван Тимофеевич, будь на то ваша воля, что стало бы с Богатиковой?

– Прежде всего, я запретил бы ей заниматься медицинской практикой. А то и под суд отдал бы, – он рубанул ладонью воздух.

– Что же вам мешает… или кто… поступить в согласии с совестью?

Иван Тимофеевич с невеселой усмешкой, чуть вскинув густые брови, глянул на Ефима.