Ефим Сегал, контуженый сержант

– Вот табуретка, Сегал, садись поближе, работать будем. Ты до войны-то чем занимался?

– Я – журналист.

– О, ты парень грамотный! Значит, наше дело быстро освоишь. Это точно.

Ефим уселся рядом с Андреичем. От него неприятно пахло луком и водочным перегаром.

– Выпиваешь? – спросил вдруг Андреич.

– Да… приходилось…

– А я грешен… Не от хорошей жизни, конечно…

– Что так?

– Об этом когда-нибудь после… Тебя из армии почему отбраковали?

– Контузии, ранения, – неохотно ответил Ефим.

– И мне, брат, в Гражданскую не повезло, вот гляди, – Андреич указал на левую ногу, вернее, на деревяшку, торчащую из заплатанной синей штанины, – почти до колена отхватило, двадцать три года ковыляю… Ничего, привык… Однако давай делом заниматься. Вон сколько навалено инструмента на перепроверку, и все подносят да подносят, только поспевай!

Шли дни. Тянулись недели однообразные и трудные. На работе Ефим очень уставал. Двенадцатичасовая смена оказалась ему не по силам… До обеда, он, как правило, бодрился, много успевал сделать, но после полудня глаза у него слипались, руки и ноги тяжелели, все тело сковывала неодолимая дрема, голова туманилась и припадала к столу.

– Устал солдат, – говорил Андреич кладовщицам, жалостливо посматривающим на прикорнувшего Сегала. – Умаялся на войне, ишь какой худющий – кожа да кости.

– И живет-то небось впроголодь, – сочувственно вздохнула одна из кладовщиц. – Столовка – чего там?..

И верно: днем Ефим кое-как насыщался в рабочей столовой, вечером, придя в общежитие со смены, обычно съедал кусок черного хлеба, выпивал кружку не всегда сладкого кипятка, с тем и укладывался спать. Сны он видел длинные, кошмарные: то в плен к немцам попадает и его пытают, то осколок снаряда пробивает ему живот, то еще что-то жуткое. Ефим метался по постели, страшным, нечеловеческим голосом вопил… Общежитейцы испуганно вскакивали с кроватей, тормошили Ефима:

– Чего орешь, сбесился, что ли?

Он непонимающе, ошалело таращил глаза:

– Где я? Где я?

– В заднице, – в сердцах отвечали ему. – Не ори, чай, не режут. Спи, дьявол!..

Ефим с головой укрывался одеялом, долго не засыпал. Утром, разбитый, словно пахал всю ночь, с трудом тащился на завод.

Степан Петрович Жилин, теперь сосед Ефима, не раз советовал ему:

– Сходил бы ты, сержант, к доктору. А то скоро совсем до ручки дойдешь, свихнешься… Вон какие концерты даешь по ночам – страсть!

Рекомендовал ему наведаться в заводскую поликлинику и Андреич. Но Ефим избегал встречи с врачами, боялся: вдруг опять больничная койка? К чертям, думалось ему, пока работаю, а там будь что будет.

И все-таки на больничной койке он очутился.

Как-то в воскресенье, в один из нечастых выходных дней, Ефим встал позже обычного, умылся, собрался позавтракать. Открыл тумбочку – а там хоть шаром покати. Надо сходить в магазин, решил он, возьму хлеба, кажется, там что-то и на продовольственную карточку полагается.

Через несколько минут он был в булочной. Хлебные и продовольственные карточки постоянно лежали в правом кармане гимнастерки.

Сунул в него пальцы – пусто! Карточек нет! Кровь отхлынула от лица, он лихорадочно шарил по всем карманам: вот папиросы, спички, пропуск на завод, деньги… А карточки?!. Может, в тумбочке лежат?

Запыхавшись от волнения, прибежал в общежитие, посмотрел в тумбочке, под тумбочкой, под кроватью, бывает, случайно уронил, перерыл кровать – напрасно!

– Чего это ты ищешь? – спросил старшина.

– Карточки пропали… – едва выговорил Ефим.

– Вот это номер! – ахнул старшина. – Что же ты, бедолага, теперь делать будешь?

Несколько дней Ефим жил впроголодь на талончики «УДП», которые случайно оставил в ящике рабочего стола.

Андреич подмечал, что с ним творится неладное, допытывался, в чем дело. А Ефим почему-то стеснялся, не сразу поведал о своей беде.

– Вон оно что! – сокрушался Андреич. – А я то голову ломаю! Да-а! Скверная штука! Помог бы тебе – да сам третий… А ты попробуй сходить в карточное бюро, к заведующему, к Яшке. Подлец он, правда… Знаешь, как его на заводе прозвали? Яшка-кровопиец… Но ты солдат, может он тебе посочувствует, поверит.

– Не поверит. Я сразу приметил, что это за тип. Не пойду. Бесполезно.

Однако пойти пришлось: голод за шиворот потащил.

– С чем пришел? – не отрывая глаз от бумаг, спросил завбюро.

Ефим, волнуясь, сбивчиво, нескладно рассказал о случившемся несчастье. Яшка изобразил на жирной физиономии широчайшую улыбку, хитро подмигнул:

– Та-ак-с! Стало быть, одной пайки мало – хочешь получить вторую, так сказать, для полной сытости, а?

Ефим вздрогнул, будто от пощечины.

– Что значит вторую? – переспросил он, чувствуя, как внутри него словно уголек раскаляется.

– Да очень просто. Одну ты уже получил, – охотно объяснил Яшка. – Знаем мы вашего брата, не первый день здесь… Ко мне-то ты чего явился? Может, прикажешь тебе свои карточки отдать? А?

– Зачем же? – сдержал себя Ефим. – Я полагал, вы можете чем-нибудь мне помочь…

– Помочь?! – Яшка постучал толстым цветным карандашом по столу, что-то прикидывая в уме. – Помочь… Слушай, солдат, а ты, случайно, карточки, того, не махнул? А?

– Как «не махнул»?