Ефим Сегал, контуженый сержант

… Наступили густые сумерки. В палате потемнело. Над дверью вспыхнула тусклая электролампочка – ни светло, ни темно, фиолетовый полумрак. Лампочка все время почему-то мигала и раздражала Ефима. Он хотел выключить мигалку – не нашел выключателя, подумал: вывернуть – не достанешь, высоко. Махнул рукой: черт с ней! Попробовал уснуть – не вышло, днем выспался.

«Интересно, сколько мне придется отсиживать в этом персональном апартаменте? – подумал он и усмехнулся. – Психоневрологическая клиника, попросту – сумасшедший дом. Да-а! А почему, собственно говоря, за что?! Ну, стукнул я его… Положим, это плохо. И все же мое действие, пусть предосудительное, было ответным, значит, справедливым!.. Как посмел заплывший жиром паразит оскорбить измотанного войной человека?! И эту драгоценную особь с бронью, по сути дезертира, мы на фронте прикрывали собой!.. Почему он до сих пор не «разбронирован», не направлен в пекло войны?»

Ефима забил озноб. Во рту – сухота. Он приподнялся, зачерпнул из привинченной к полу посудины кружку воды, залпом выпил. Немного успокоился, продолжал размышлять: «Врос в свое многотрудное кресло – только прямым попаданием снаряда вышибешь… Кто его сюда посадил? Разумеется, партком».

Это журналист Сегал знал твердо. Мол, член партии, активный, проверенный, потянет… Он и потянул: бесконтрольно – куски из народного котла, жилы несчастных просителей. Иначе откуда прозвище «Яшка-кровопиец»? Неужто только он, Сегал, пусть не лучшим манером, решился воздать Яшке по заслугам, дать сдачи? И разве потому лишь, что контуженный, как говорят в быту, «чокнутый», а такому и море по колено?.. Но при чем тут контуженный, «чокнутый»?! Нет, сколько помнил себя Сегал, еще до войны, до злосчастных контузий, никогда не примерял: удобно для себя – неудобно, выгодно – невыгодно; не увиливал, не избегал острых схваток с негодяями и высоких и малых рангов.

* * *

Он и на войне оставался верен себе.

Вспомнился ему точно такой же «Яшка» в должности командира армейского пересыльного пункта, в чине майора, некий Спиркин.

Осенью 1942-го года сержант Сегал после ранения временно исполнял обязанности начальника караула пересыльного пункта. Личный состав караульной службы состоял преимущественно из пожилых солдат и немногочисленных выздоравливающих. Последние постепенно отбывали на фронт, замены им почти не было. Каждый раз перед Сегалом вставал вопрос: кого ставить на посты?

У пятистенного, с большими окнами, бревенчатого дома, который единолично занимал Спиркин, пост стоял круглосуточно. Два солдата охраняли важную особу начальника пересыльного пункта. «От кого? – недоумевал Ефим. – На ответственные посты, хоть повесься, некого ставить, а тут…

«Личная охрана»… Чепуха какая-то!»

Этими мыслями он поделился с начальником штаба. Тот, выслушав сержанта, пожал плечами, многозначительно сказал:

– Так-то оно так! Но майор Спиркин хозяин, понимаешь, хо-зя-ин, ему не укажешь!

Примерно так же ответил и парторг пересыльного пункта. Мол, армия, единоначалие и… вопрос исчерпан.

– Верно. Единоначалие. Но майор – член партии, вы можете ему подсказать, поправить, – не унимался Ефим.

– Покорнейше благодарю за совет, – с усмешкой ответил парторг. – Нет уж, уволь меня, сержант, от этакой миссии. Выкручивайся сам, как знаешь.

Сегал порывался поговорить с майором, но не то чтобы трусил, а как-то не решался: не хотелось ему сталкиваться с человеком, от которого никто из подчиненных ни разу не слышал уважительного спокойного слова – только окрики, брань да особенно заковыристый мат. Глядел Спиркин сычом, ходил чертом. Носил не полевые – зеленые, а плетеные, отливающие золотом погоны. Трезвым бывал редко… Сопоставив все это, не трудно было представить, что за творение Божье майор Спиркин.

«Личная охрана – это факт. Грубость, пьянство тоже у всех на виду. За сим еще что-то кроется? Но что?» – прикидывал в уме Ефим, черпая из котелка жиденькие постные щи.

– Паршиво кормят, сержант, – угрюмо констатировал обедающий рядом с Ефимом солдат, – просто наказание, забыли вкус мяса, бурда да каша – пища наша…

«Завтра же схожу на кухню, – решил Ефим, – выясню, в чем дело. Действительно, чертовщина какая-то, бурда да каша…»

… - Привет, Семушкин, – улыбнулся Ефим краснощекому толстобрюхому повару с фартуком поверх формы. – До чего вкусно у тебя пахнет, аж голова кружится? Ух, какая сковородища с бараниной! Сколько мяса! А Пиро-гов-то, пирогов! На всю роту хватит! Ну и попируем мы сегодня!

– Попируем, да не все, – буркнул повар. – А ты, сержант, зачем на кухню приперся?

– Скверно кормишь солдат, повар, пришел узнать – почему?

– Так то же солдат, – цинично огрызнулся Семушкин и значительно добавил: – Кого положено, питаем правильно.

– А солдат? – вспыхнул Ефим. – По-твоему, солдатам мясо вовсе не положено?!

– Положено, не положено – не твоего ума это дело… Ступай с кухни! Здесь посторонним нечего ошиваться!

– Как вы смеете так разговаривал» со старшим по чину? – сдерживая гнев, тихо, с расстановкой спросил Ефим.