– Я вижу, вы отдохнули. На передовую хотите? – Не дожидаясь ответа, заключил: – Конечно хотите: характер! Направим вас в вашу родную дивизию. Воюйте! Будьте живы и целы! – и генерал крепко пожал Ефиму руку.
История с майором Спиркиным прошла перед мысленным взором Ефима во всех деталях и подробностях. Он так возбудился, что забыл, почему именно она всплыла в памяти.
«Ах, да! Яшка-кровопиец! – произнес вслух. – Яшка – после контузий. Спиркин – задолго до первой. Значит, дело не в контузиях…»
Размышления его оборвало забытье. Он устало уснул. В зарешеченное окно пробивался рассвет.
Борис Наумович долго, подробно расспрашивал Ефима обо всем, что, видимо, имело отношение к его заболеванию. Особо он почему-то интересовался состоянием Ефима после первой контузии. Некрупным почерком доктор исписывал белые листы бумаги. Белая ординаторская, белый халат Бориса Наумовича, мягкий солнечный свет, падающий сквозь матовые стекла – вся эта белизна и доброе лицо врача умиротворяли, располагали к беседе.
После первой контузии, как считалось, сравнительно легкой, рассказывал Ефим, он пролежал в армейском госпитале около месяца, вернее, лежал дней восемь-десять, затем стал «ходячим». Чувствовал себя пока еще неважно, изнуряли частые головные боли, внезапно темнело в глазах, аппетит был – хуже некуда. Лечащий врач, внимательная, приветливая женщина, на очередном обходе сказала: «В условиях нашего госпиталя вас лечить невозможно. Через недельку-другую отправитесь в тыл. К этому времени ждем санлетучку».
Как-то ночью Ефима обуял беспричинный неодолимый страх. «Пойду к дежурной сестре, попрошу какое-нибудь снадобье, авось пройдет», – он отправился в дежурку. На столе слабо горел ночничок. Согнув колени, на скамье дремала медсестра Зоя. Ефим слышал, она – студентка медицинского института, ушла со второго курса прямо в санбат, оттуда попала в армейский госпиталь. Раньше Зоя казалась ему ничуть не примечательной: так, девушка, каких много. Но сейчас, глядя на нее, погруженную в усталый сон, он нашел ее не то чтобы красивой – одухотворенной, жертвенной. «Не стану будить, пусть отдыхает» – и на цыпочках пошел из дежурки.
– Больной, вам что-нибудь нужно? – вдруг окликнула его Зоя.
– Нет, я так, извините, что разбудил, мне уже легче.
– Честно сказать, я очень устала, трудное дежурство выдалось. – Зоя уже сидела на скамейке, заправляла под белый колпачок выбившиеся кудри. – Что с вами? Присядьте, расскажите…
Они разговорились о недавнем мирном времени, об учебе, с радостью обнаружили много схожего во вкусах и взглядах. Беседа наверняка продолжалась бы, если бы не резкий крик, донесшийся из палаты напротив. Зоя мгновенно сорвалась с места.
Возвратившись в палату, Ефим долго еще не мог уснуть. Зоя взволновала его, чем-то напомнила Клаву Серегину.
В следующее дежурство Зои они случайно увиделись в госпитальном дворе.
– Как самочувствие, Ефим? – спросила она тепло, дружески.
– Спасибо, сносно… А как вы?
– Как всегда, работаю, читаю вот… – Ефим только теперь увидел в ее руках томик стихов Блока.
– Вы любите стихи?
– Очень!
– А я знаю много стихов наизусть. Приходите завтра в садик за госпиталем, если найдете время, я почитаю вам, что помню – и Блока, и Лермонтова, и Есенина. Придете?
Потому как Зоя доверчиво и просто согласилась встретиться, Ефим понял: разговор в ту ночь их сблизил.
Они подружились. Большего быть не могло, не должно было быть. К чему? Ефима ожидала эвакуация в тыл.
Но… его не эвакуировали. Недолеченным больным попал прямиком из госпиталя на передний край.
– Сегал, – сказала ему лечащий врач, – после завтрака зайдите к начальнику отделения. Подполковник хочет вас обследовать лично.
– Что это вдруг, перед эвакуацией, что ли?
Лечащий врач странно посмотрела на Ефима, ничего не ответила.
– Товарищ подполковник! Больной Сегал по вашему вызову прибыл! – войдя в кабинет начальника отделения, доложил Ефим.
– Ишь ты, больной! – насмешливо перебил его подполковник. – Больной, – повторил он, – чувствуешь себя, конечно, плохо, в эвакуацию собрался?.. Так ведь?
От удивления Ефим не знал, что сказать.
Подполковник смотрел на него почему-то с ненавистью. Морщины на стареющем лице обозначились резче.
– На баб повело, – то ли спросил, то ли упрекнул он сквозь зубы.
– На баб? – изумился Ефим. – На каких баб?!
– Не валяй дурака, не прикидывайся простачком… Считаешь всех слепыми?.. А как насчет медсестры Ткаченко, милейший постник? А?
– Да как вы смеете?! – вскипел Ефим, мгновенно позабыв о всякой субординации. – По какому праву позволяете себе оскорблять людей, вы, старый циник?!
Подполковник побледнел, вскочил со стула, выпрямился во весь свой без малого двухметровый рост, костлявой лапищей схватил тщедушного Ефима за шиворот и вытолкнул за дверь, приговаривая: «Я тебе покажу, Дон Жуан!»
Утром следующего дня, простившись с плачущей Зоей, Ефим забрался в кузов полуторки. Там уже сидело несколько солдат, двое из его палаты.
– Привет, обольститель, – беззлобно подковырнул один из них, – стало быть, с нами, здоровыми, на передовую покатишь лечиться от любви?