Ефим Сегал, контуженый сержант

Она потупилась, будто виновато. Ефиму стало жаль ее.

– Катюша где? – спросил он.

– Катюшка в детском садике, – оживилась Клава, – она так выросла. Знаешь что, давай я тебя покормлю, у меня есть кое-что вкусненькое. Мой муж, – она запнулась, – мой, муж военный, инженер, подполковник. Их снабжают получше.

– Разумеется… да, да, военный инженер, – машинально повторил Ефим, чувствуя, как внутри него образуется пустота. – Разумеется, я знаю. Но… спасибо, я сыт… Сядь-ка лучше рядышком, как тогда, помнишь, мы сидели с тобой вечерами, там, во Владимире.

Она нехотя, будто через силу, шагнула, села на диван рядом с ним, рядом, но не близко… Оба молчали. Первым заговорил Ефим.

– Теперь это, конечно, ни к чему, но я все-таки хочу понять, что произошло. Последнее письмо я получил от тебя в конце декабря сорок второго года. А потом…

– Потом, потом… – тягуче ответила Клава, – я неожиданно получила вызов в Москву, на старую работу. В институте было много военных. Среди них и мой непосредственный начальник, Столбов… Он сразу же начал оказывать мне повышенные знаки внимания, а через две недели сделал предложение… Оно свалилось на меня, как снег на голову. Я помнила тебя, любила тебя, обещала ждать и ждала бы, но…

– Но? – болезненно переспросил Ефим.

– Я рассудила, Фима, понимаешь, так… может, и неправильно, низко рассудила: законный муж убит на фронте, ты, незаконный – в пекле войны, может быть, и скорее всего, тоже будешь убит или того хуже – изувечен…

– Ну, и что? – Ефим глянул на нее пронзительно.

– Не сердись, мы с Катюшкой жили буквально впроголодь. Я, ладно, вытерпела бы, но Катюша… А он, Столбов, старший офицер, кандидат наук, на фронт не попадет – забронирован, паек… Я – мать, пойми, это не для себя, для Катюшки, для дочки. Я сказала ему «да» рассудком – не сердцем. Я даже не взяла его фамилию… Вот и живем вместе.

– Вижу, – мрачно сказал Ефим. Со смятенной душой слушал он исповедь Клавы. Разумом понимал ее, прощал, сердцем – не мог. Любовь и ненависть к этой женщине столкнулись сейчас в нем, рвали его на части… Вот-вот не выдержит Ефим, станет упрекать ее, наговорит… Мало что может выпалить сгоряча!..

Он молча сидел рядом с ней, глядя в пол, стиснув пальцами колени.

– Что ж ты, Фима, молчишь? Скажи хоть слово…

Он поднялся и, не оглянувшись, вышел.

«Что же ты, Фима, молчишь, скажи хоть слово…» – звучало в глубине души, звучало весь остаток дня и бессонную ночь. Что мог он сказать ей – обличить, обвинить?.. Но в чем? Война – ураган, сметающий без разбора все на своем пути, сокрушил и неокрепшее деревце любви Ефима и Клавы. Не расти деревцу, не тянуться к солнцу, не наливаться соками, не радовать мир плодами…

«Так-то оно так! – вдруг обуявший Ефима гнев круто швырнул мысль в другую сторону. – Нет, нет ей оправдания, – шептал он жарко. – Столбов, чин, паек… – хороша любовь, нечего сказать!»

Словно из раны кровь, хлынули из памяти строки стихотворения, которое он сочинил для нее, единственной, в землянке, под аккомпанемент воя и разрывов снарядов…

Всё, что есть на свете чистого И что есть на свете честного –

Всё в тебе, моя лучистая,

Всё в тебе, моя чудесная.

Я иду дорогой бранною,

Тяжело в пути приходится…

Ты со мной, моя избранная,

И с тобой мне легче ходится.

Ефим до скрипа стиснул зубы, усилием воли пытался не вспоминать дальше. Но как кровь из раны, прижатой ладонью, вырывались из памяти строфы:

Может, смерть пройдет сторонкою…

Пусть шипят осколки змеями – Жаворонок песню звонкую Рассыпает над траншеями.

То не птичка серокрылая Заливается с усердием – Это ты поешь мне, милая,

Про любовь и про бессмертие,

Ты зовешь бороться с тучами,

Что затмили небо родины,

Силы мне даешь могучие На сраженье благородное.

Я судьбы своей не ведаю,

Лишь желанье в сердце жаркое:

Я хочу придти с Победою К жизни светлой, к счастью яркому.

Он послал ей тогда эти стихи. Она их, конечно, получила. И предала его… Ефим по-солдатски, зло выругался. Сердце заполнила жгучая ненависть. В этот трагический для себя час он больше не верил в настоящую любовь…

Только под утро он забылся тяжелым сном.

Спящего Ефима кто-то тормошил.

– Сержант, а сержант, хватит дрыхнуть, на работу опоздаешь!

Он с трудом проснулся, хмуро посмотрел на будившего:

– В чем дело? – спросил сердито.

– На работу собираешься или нет?

– Ах, да, на работу! Спасибо, дружище!

– То-то, вставай!

Ефим торопливо оделся, умылся, позавтракал, чем Бог послал, но тут вспомнил, что больничный лист кончается только через несколько дней. «Неважно, – подумал он, – пойду на работу. Так, пожалуй, лучше. – Вчерашнее с Клавой пудовым грузом лежало на сердце. – В цехе, может, рассеюсь, Андреича увижу», – успокоил он себя.

Начальник бюро цехового контроля Майоров встретил Ефима холодно и настороженно.

– К работе допустить вас не могу.

– Почему?

– Ничего не могу сказать. Мне приказано направить вас в отдел кадров. – С этими словами он вышел из кабинета.