Ефим Сегал, контуженый сержант

– Молчи, болван, – отрезал и без того раздраженный Ефим.

– Да ты не кипятись!.. Зря не обзывай… Я тут больше двух месяцев квартировал, все знаю. Как подполковник за Зойкой Ткаченко мазал – все видели, даром, что старый, а туда же. Начальство, словом… Усек?..

…Борис Наумович слушал Ефима, время от времени делал записи в историю болезни.

– Да-с, батенька, надо сказать, вам редкостно везет.

– Нет, вы только подумайте, – продолжал возбужденно Ефим, – мало ли что я мог натворить на фронте без всякого злого умысла?! И меня ни за что ни про что могли бы расстрелять! Кто бы там поверил, что из госпиталя в действующую часть отправили полушального человека? Расстреляли бы и точка!

– Ну не расстреляли же? – мягко улыбнулся Борис Наумович. – И слава Богу!.. О второй контузии можете не рассказывать: мы запросили из госпиталя историю вашей болезни.

Доктор налил в мензурку несколько капель остро пахнущего лекарства, разбавил водой.

– Выпейте, Ефим Моисеевич, и успокойтесь, это поможет. На сегодня хватит… Я распорядился перевести вас из одиночки. Думаю, недельки через три можно будет вас выписать… Разумеется, если вы нам посодействуете.

На следующий день его перевели в общую палату. Пять соседей оказались тихими, молчаливыми. С одним Ефим попытался заговорить, но тот сперва не ответил и лишь минуты две спустя буркнул: «Отстань, Христов мучитель!»

«Что за чепуха?» – удивился Ефим.

Позже, пораскинув умом, догадался: его еврейский облик вызвал у соседа определенную ассоциацию, связанную, всего вероятнее, с распятием Христа. Больше он не пытался заговаривать ни с кем из палаты.

Лечили его усердно: всевозможные процедуры, уколы, микстуры. И так с утра до вечера, день за днем. Надоедливо и тошно. Но Ефим не противился. И не потому, что верил в чудодейственную силу медицины – просто не хотелось огорчать добрейшего Бориса Наумовича. И он покорно выполнял все его предписания. Наконец настал день, когда доктор объявил:

– Завтра на выписку! И смотрите, Ефим Моисеевич, больше к нам не попадайте! Умерьте свой пыл. Правду пусть ищут другие. Покрепче вас. Острые углы не для ваших нервов… Пообещайте мне впредь не лезть на рожон…

– Боюсь обещать…

– Но ваши контузии!

– Дело не только в них…

Глава седьмая

Ефима выписали из больницы, отметив в бюллетене пять дней про запас. В общежитии его встретили шумно, весело.

– Вот и сержант наш явился! Привет! Выздоровел, разбойник? А хорошо ты вмазал этому сэру моржовому. Говорят, он недели две красовался с забинтованной рожей. А карточки-то твои нашлись!

– Как нашлись? – опешил Ефим. – Где?

– Волчков их у тебя спер, помнишь, вон на той койке спал, зубастый такой?.. Ребята приметили, что хлеба у него и прочего харча больше, чем на одну карточку. Проследили и накрыли. Карточки, сам понимаешь, отобрали и разукрасили его, как Бог черепаху. Он с тех пор сюда нос не кажет, подлюга. Хрен его знает, где ошивается. Паек твой, что осталось, мы выкупили. Хлеб поели, все равно пропал бы. Остальное – получай! – Старшина протянул Ефиму мешочек с продуктами.

От неожиданности Ефим смутился.

– Спасибо, друзья, спасибо, куда мне столько? Давайте все поделим по-солдатски, по-братски.

– Да что ты, сержант, ни к чему это, – поглядев на обще-житейцев, как бы спрашивая их согласия, сказал старшина.

– Факт, ни к чему, – донеслось вразнобой.

– Нет-нет, не возражайте, – настаивал Ефим, – я завтра новые карточки получу. Он вынул из мешочка копченую колбасу, кусок американского сыра, консервы. – Вот, старшина, дели. Это по твоей части…

– Ну, так и быть! – отозвался с удовольствием старшина. – Делить на пайки ни к чему, не фронт. Нарежу, открою банки и – ешь, братва! Кое-что и у нас найдется!

Невесть откуда появились на столе две бутылки «горючего», и пошел пир горой!.. Славно отпраздновали возвращение Ефима. Кто-то запел фронтовую: «В кармане маленьком моем есть карточка твоя…» И все дружно подхватили: «Так значит, мы всегда вдвоем, моя любимая!»

Хорошо было на душе у чуть захмелевшего Ефима. Среди этих, в общем-то, чужих людей, чувствовал он себя будто в родной семье, небогатой, но дружной и доброй.

Следующий день начался для него с посещения карточного бюро. Одному Богу известно, как ему не хотелось туда идти. «Не сцепиться бы опять с Яшкой, – думал он с тревогой, – ну его ко всем…»

Но карточки получать надо. Без них – ни шагу.

К Яшке-кровопийце он все-таки не пошел, обратился к инспекторам из Яшкиного штата.

– Здравствуйте, – сказал негромко, войдя в небольшую комнату, – я – Сегал, из инструментального…

Все четыре женщины, сидевшие за конторскими столиками, как по команде бросили работу и уставились на него. Некоторое время они разглядывали Ефима с повышенным интересом, потом вернулись к своим делам. Инспектор, средних лет женщина, выдала ему карточки, заботливо, по-матерински предупредила:

– Не теряйте больше, это – жизнь…

Он смущенно поблагодарил, торопливо вышел.