Эфиопские хроники XVIII века

Вот таким образцом и воспользовался историограф царицы Ментевваб, после краткого вступления начавший свое произведение словами: «Напишем историю родословия царей от Адама доныне» (с. 6), т.е. до царя Иясу II. Здесь он вполне точно следует летописной традиции, хотя и по возможности сокращает это повествование. Однако далее идет такое невиданное в эфиопской историографии новшество, как специальное «родословие государыни Ментевваб», которое оправдывается тем обстоятельством, что она и сама «из рода царского», но начинается это родословие все же не от Адама, а от эфиопского царя Лебна Денгеля. Новшество это было вызвано, по-видимому, той реальной ролью, которую стали играть в государственной политике Ментевваб и ее квараские родичи, которые, кстати, тщательно перечислены в ее родословии. Здесь мы видим и подробное изложение уз родства и свойства, связывающих Ментевваб, и перечисление ее родичей, «ибо они рода царского» (с. 11), а на самом деле из-за того, что без этих сведений хитросплетения гондарской политики остались бы совершенно непонятны. Стоит отметить, что если вначале историограф для приличия называет свой перечень «исчислением родословия и славного рода государя Иясу и государыни Ментевваб», ставя, как и положено, на первое место царя, то заканчивает он его, прямо заявляя: «Закончено исчисление родословия государыни Ментевваб и родичей ее» (с. 13).

Далее, использовав для своих целей прием, позаимствованный из летописной традиции, автор переходит к следующему приему, взятому уже из традиции пространных хроник, — к пророчествам и видениям, смысл которых сводится к прорицанию грядущего возвышения Ментевваб и воцарения ее сына, предшествовавших этому событию. Вообще подобного рода пророчества ex eventu обычно встречаются в «историях» царей, оказавшихся на престоле волею неожиданного случая, как это было, например, с Сисиннием, Иясу I или Бакаффой. Их роль в «историях» вполне понятна: они должны были служить оправданием случившегося, доказательством не случайности, а, напротив, предопределенности свыше этого события. Такую же роль играют и пророчества, помещенные в «Истории царя царей Адьям Сагада и царицы Берхан Могаса», однако здесь отчетливо выпячиваются роль и значение не столько царя (Иясу II), сколько именно Ментевваб. В первом пророчестве знаменитая святая XVII в. Валата Петрос, стойкая поборница национальной веры и противница католичества, присутствует в области Квара при рождении деда Ментевваб, азажа Дамо, и предрекает, что «родится от дочери дочери его царь, который упасет народ Израильский» (с. 15), т.е. Иясу II. Здесь же излагается пророческое чудо поклонения коров прабабке Ментевваб, когда она носила во чреве азажа Дамо, «ибо пребывала во чреслах азажа Дамо царица мира и любви... то бишь государыня Ментевваб» (с. 16). Далее следуют пророческие видения бабки Ментевваб, самой Ментевваб и ее брата Вальда Леу-ля. Новым по сравнению с прежней историографической традицией во всех этих пророчествах, чудесах и видениях является то, что главным их объектом оказывается не столько царь, сколько его мать. Получается, что хотя Иясу II был «соломонидом» через своего отца, царя Бакаффу, но царство-то было предречено ему прежде всего как сыну Ментевваб. И наш историограф с самого начала своего повествования оказывается историографом не столько царя, сколько его матери-царицы.

Впрочем, он, видимо, и сам чувствовал некоторую странность такого положения, когда легитимность царя обосновывается его происхождением по материнской линии, и после рассказа о союзе Бакаффы и Ментевваб и рождении Иясу наш автор посвящает три короткие главы повествованию о том, как Бакаффа любил своего сына и заботился о нем, а перед смертью приказал гра-азмачу Николаю: «Воцари сына моего Иясу, как подобает царям, то бишь с помазанием царским и короною, ибо я избрал его и благоволил к нему; слушайся его!» (с. 22). Далее, закончив свой рассказ о воцарении Иясу и коронации его во дворце, придворный историограф в полном соответствии с предшествующей традицией с 14-й главы как бы заново начинает свое повествование — историю Иясу уже в качестве царя — словами: «Книга истории царя царей Иясу, грозная, как пришествие [Христа]...» и т. д. (с. 24). Затем после рассказа о похоронах Бакаффы изложение ведется уже в обычной форме погодных и даже помесячных записей, характерной для царской историографии конца XVII — начала XVIII в. Своеобразие здесь заключается не столько в форме, сколько в содержании, т.е. в том, что повествование приобретает характер придворной хроники по преимуществу. Для этого, впрочем, были свои основания.