Ефрейтор Сизов и его товарищи

Кудинову и Сизову поручили несложную на их взгляд задачу: охранять девушку-проводницу. Парни сидели рядом с Оксаной и молчали, не зная о чем говорить. Она, кутаясь в шинель Василия, зябко ежилась. Любуясь ею, такой красивой и решительной, Леонид Сизов невольно вспомнил свою девушку — Валю. Что делает она в этот ранний утренний час? Спит? Встречает рассвет на Воробьевых горах, где нравилось им бродить до восхода солнца? Там, на Воробьевых горах, впервые испытал он себя как человека, способного защитить и свою честь, и честь любимой. Как это было? Леонид хорошо помнит начало, конец — туманно. Примерно в такое же утро поднимались они, держась за руки, по крутым склонам гор. И тут повстречались три незнакомых парня.

— Погулял, фраер, и достаточно. Домой уматывай. А с ней мы погуляем, — прокартавил коренастый крепыш в серой в клеточку кепке.

Полупьяные дружки его смачно гоготали. Леонид почувствовал дрожь девичьих пальцев.

— Я еще и сам не нагулялся, — старался отшутиться Сизов.

— Ну, поговори у меня, — крепыш протянул к горлу руку. Леонид, поняв, что драки не избежать, изо всех сил рванул волосатую руку картавого на себя, и тот, не удержавшись на ногах, полетел вниз. Потом Сизов почувствовал крепкое объятье долговязого парня. С ним вместе покатился с горы, крикнув Вале: «Беги!».

Воспользовавшись суматохой, девушка убежала. Вернулась назад с двумя милиционерами. Долговязого милиционеры задержали, вернее, не они, а Леонид, мертвой хваткой вцепившийся в брючный ремень хулигана.

Окровавленного Сизова едва привели в сознание.

— Упрям и когтист ты, парень, — одобрительно сказал один из милиционеров. — Троих не испугался. Тебя бьют, а ты вцепился как клещ. Он тебя, видно, ножищами лупцевал…

Сизов молчал, вытирая кровь с лица.

С тех пор и стал у него нос с горбинкой, а на переносице — крохотный шрам…

К действительности Леонида вернули выстрелы. Бандиты заметили ползущих по полю солдат. Хутор сразу из мирного превратился в крепость, огрызающуюся пулеметными и автоматными очередями.

— Так их не возьмешь. По канавке, по канавке надо. Она к самой повитке ведет, — шептала Оксана.

— У тебя гранаты есть? — спросил Сизов.

— Две лимонки, — ответил Василий.

— Давай сюда. Будет четыре.

— Что ты задумал?

— Прикроешь в случае чего из автомата, — хмуро ответил тот.

Бандеровцы, видимо, забыли о существовании канавы. Все внимание они сосредоточили на опушке леса, откуда ждали атаки. Этим и воспользовался Сизов. Грохнули один за другим четыре взрыва. Пулемет, установленный под крышей сарая, замолчал…

Когда бой окончился, солдаты насчитали двенадцать трупов. Ни один бандеровец не сдался в плен. Дрались зло и до последнего…

— А Меченого немае. Неужто утек? — испуганно спросила Оксана, осмотрев трупы.

— Куда же ты теперь? — глаза Кудинова глядели сверху вниз с таким нескрываемым любопытством, что девушка потупилась и покраснела.

— Немае иншого пути. Тильки с вами теперь. Не прогонят, если.

— Не прогонят. Обязательно не прогонят, — обрадовался почему-то Василий и так уверял, будто от него зависела ее судьба.

К счастью Оксаны ефрейтор оказался прав. Ее зачислили в санчасть…

* * *

Деревушку, где жила тетка Купава Петровна, Мельниченко отыскал в то же утро, когда сбежал из эшелона. Память не подвела. Еще не успел рассвет вызеленить землю, а Иван уже сориентировался. В сорок первом побывал здесь: где-то недалеко от этой низины приняли тогда скот, который он сопровождал из родных краев. Дорога домой была отрезана (немцы оккупировали Ровенскую область), и он два месяца прожил у одинокой тетки. В том же сорок первом уехал учиться в ремесленное училище, на год убавив свой возраст при приеме. Все равно никаких документов не было.

Теперь, когда он явился вторично, Купава Петровна сразу поняла, чего от нее хочет племянник. Давно уже, после принятия баптистской веры, она благоволила к людям, которым не приходилось рассчитывать на сочувствие представителей власти.

Выслушав сбивчивый рассказ племянника, Купава Петровна сказала:

— Правильно, Ваня, поступаешь. Укрыться найдем где. Тайничок у меня имеется… Да что я разговорилась-то. Небось, проголодался? Ну я сейчас, — и захлопотала.

Мельниченко с жадностью ел теплую вареную картошку прямо из чугуна. Купава Петровна очищала кожуру и рассказывала:

— Мать-то твоя лет на пятнадцать раньше меня замуж вышла. Помню, появился после излечения в госпитале солдатик в селе, хохол. И приглянулась ему она. Неделю живет, другую. Посватался. Поженились. А перед самой революцией увез ее к родичам своим, в хохляндию.

Накормив изголодавшегося племянника, женщина села рядом и, сузив бесцветные глаза, доверительно прошептала, хотя в избе, кроме них, никого не было.

— Может, уж все-таки разобьют наших-то… Бой, гуторят, страшный идет. Глядишь, и не выдержат. Не горюй, еще лучше заживем.

Но Ивану не нужны были ни немцы, ни русские. Он боялся и тех, и других и не любил их одинаково. И потому в свою тайну тетку Мельниченко не посвящал. Лишний свидетель — лишний язык.

Долго Мельниченко укрывался у Купавы Петровны.