Ефрейтор Сизов и его товарищи

«Больше всего, больше всего, больше всего…» — повторялось до звона в ушах.

«Нет, только не думать об этом, только не об этом, только не об этом», — ворочалась мучительная мысль.

«Тогда о чем, тогда о чем, тогда о чем?»

Сизов попытался отогнать мысли о смерти и закрыл глаза. И почему-то сразу увидел перед собой Москву, тесную комнату в бараке на Воробьевых горах. Почти всю комнату занимали стол, кровать и гардероб. На кровати спали родители, а ему стелили «на втором этаже» — на деревянных полатях, над дверью. Им обещали новую квартиру, но в начале войны стройка прекратилась и надежда пропала.

Леонид любил этот район Москвы, тихий и спокойный. Всего в километре — Москва-река. Минуешь грязновато-желтое здание киностудии «Мосфильм», свернешь чуть вправо, спустишься по натоптанной узенькой извилистой тропинке с Воробьевых гор и, пожалуйста, купайся. А нужно в центр — садись в троллейбус. Несколько остановок по набережной до Киевского вокзала. Потом в метро. За шесть минут электропоезд домчит под землей до «Площади Революции». А там и до Красной площади рукой подать. «Как на даче живем, — гордился отец. — А что комнатушка маловата — не беда. В тесноте — не в обиде».

«И верно, хорошо», — подумал Сизов.

Предстала перед глазами Валя — одноклассница, с которой Леонид дружил с седьмого класса и до ухода в армию. Думал, так просто дружил, ничего особенного, а уехал на второй год войны в деревню на каникулы — затосковал. «Во сне зовешь ее», — подтрунивала мать. И верно. Ему часто снились голубые глаза Вали, ее светлые локоны, мягкие руки с крохотной бородавкой на мизинце. На среднем пальце девушка носила красивое золотое кольцо. Когда провожала в армию, сняла его с руки и надела Леониду на мизинец. Больше ни на какой палец не подошел. «Не потеряй. Как талисман. От любой пули убережет». И заплакала. Леонид высушил поцелуями ее мокрые глаза и чуть сам не прослезился. Но кольцо берег, никогда не расставался с ним, даже когда ребята в казарме подтрунивали. Терпел. «Цыганка нагадала — кольцо от смерти сбережет». Почему-то стеснялся признаваться, что его подарила любимая девушка. «Дурачок», — невольно улыбнулся Леонид.

И вот теперь, пожалуй, ему никогда больше не увидеть Москвы, не поцеловать милых Валиных пальцев, не скатиться на лыжах с Воробьевых гор. И новая квартира не потребуется. Всему конец.

«Как глупо, как глупо получилось», — мучила мысль, и в бессильной злобе он стукнул по земле каблуком сапога.

Кто-то подошел и произнес весело:

— Очнулся, голубчик. Так-так. Теперь ты у нас заговоришь.

Приблизился еще кто-то. Леониду видны были только стоптанные сапоги.

— Вынь кляп изо рта. А то москаль посинел весь, — приказал тот же голос.

Леонид глубоко вздохнул. Потом повернул голову и обомлел. Перед ним стоял Иван Мельниченко и с молчаливым удивлением рассматривал его. Сизов отвел взгляд и увидел другого, со шрамом на щеке.

— Вот так встреча. Нарочно не придумаешь, — проговорил все еще не пришедший в себя Мельниченко.

— Знаешь его, друже?

— Вместе учились в полковой школе.

Леонид презрительно отвернулся.

Бандеровцы отошли на несколько метров в сторону. Неразборчивый шепот донесся до ефрейтора. Потом осторожно, словно не решаясь, подошел человек, помолчал у изголовья, наклонился и пробурчал:

— Не притворяйся. Не спишь ведь.

Леонид слушал, не открывая глаз.

— Не глухой… Что тебе надо?

— Слышишь, Сизов? Немногое. Планы… Все, что знаешь.

— Но это проще простого. Сходи к командиру. Он все расскажет.

— Не остри. На твоем месте я бы не шутил, — Мельниченко ходил взад-вперед, нервно, до хруста в суставах, сжимая пальцы рук.

Эта нервозность не ускользнула от Сизова:

— Страшно, оказывается, убивать беспомощного человека?

— Почему убивать?

— Потому что от меня ничего не добьетесь.

— Уверен?

— Развяжи руки, если не боишься.

— Полежишь и так…

— Развяжи ему руки, друже, развяжи, — гототнул мужчина со шрамом. — Никуда он от нас не денется.

Мельниченко послушался. Он молча наблюдал, с каким облегчением Сизов вздохнул, поглядывая на посиневшие запястья рук. Молчание длилось недолго. Мельниченко присел на корточки у ног пленного и начал уговаривать.

— Зря упорствуешь. Никто не узнает, какие сведения дашь.

— Я не предатель и не дезертир…

— Жить надоело? — Мельниченко понизил голос до шепота.

— Не шипи, не гусак.

— У-у, гад! — Мельниченко замахнулся, но не ударил. Сизов как будто только и ждал этого. Он изловчился и изо всех сил, на которые был способен, ударил Мельниченко сапогом. Тот взвизгнул, схватился руками за низ живота и присел на колени. Но Сизов чувствовал, что не рассчитал, что удар был слаб и бывший однополчанин лишь притворяется.

На крик бросились бандеровцы. Увидев их, Мельниченко кинулся на Сизова, зачем-то разорвал на нем гимнастерку, а вместе с ней и белую нательную рубашку, а потом, поняв, что мстит по-бабьи, трижды ударил кулаком по лицу.

Тот, что со шрамом, молча наблюдал за этой возней.

— Мирные переговоры, как вижу, ни к чему не привели. Так… и шрам на его лице побагровел. — Думаешь в молчанки поиграть? Не выйдет!..

Сизов презрительно отвернулся от него.