Егерь императрицы. Гвардия, вперёд!

— Ну, смотри, долго не задерживайся, — вздохнул Гусев, — а то потом под игристое Андрюхе не так интересно такую красоту будет принимать.

Он спрятал ружьё в кожаный чехол, закинул его за спину и вышел из штабной комнаты. А Алексей, макнув перо в чернильницу, склонился над бумагой.

«…Ильюшка наш весел, чать, уж не первогодка, через пару лет выпускаться будет, — выводил он прописью. — Учителя, воспитатели и ротные командиры на него не жалуются, говорят, прилежен. Дескать, если так и дальше пойдёт, то в гвардию корнетом или прапорщиком рекомендацию дадут. А я вот думаю, ни к чему ему эта гвардия, пускай бы лучше настоящую армейскую службу познал. Ну да ладно, рано об этом ещё. Видишь, вот как, дорогая, всё удачно сложилось, коли бы поехали с полком, так измёрзлись бы тут изрядно. Хорошего жилья мало, даже и за большие деньги его в этом городе не найти. Сняли бы комнаты у чужих людей и маялись бы как неприкаянные. То ли дело там, в поместье, раздолье всем вместе! Искренне вам завидую.

По поводу отпуска, сама понимаешь, испрашивать его сейчас не время, только-только вот в гвардию перевели, всё ещё весьма неустроенно и зыбко. Наверное, пару лет придётся тут пока послужить, и только потом уже проситься к вам на побывку. Скучаю по вам всем, по тебе, милая, по деткам и по всей нашей доброй родне. Передаю сие письмо с оказией, с офицером, следующим в Калугу. Оттуда губернской почтой оно и до вас, глядишь, к Рождеству доберётся. Будьте все здоровы и веселы. Берегите себя, а ты тем паче берегись, солнце моё, ибо вас двое сейчас в одном твоём лице. Всех вас целую и крепко обнимаю. Ваш Алексей!

19 ноября 1792 года».

Бригадир поставил размашистую подпись, капнул и, негромко ругнувшись, просыпал её из специальной посудины мелкозернистым песком.

— Вот растяпа, ну никак не могу до конца привыкнуть к этим перьям, — пробормотал он, вздохнув. — Хоть садись и изобретай, или правильнее сказать, повторяй изобретённое. Эх, Курт, Курт, как же мне тебя не хватает, друг!

Второго декабря с ночи подморозило, и на следующий день пошёл снег. Третьего, ранним утром, прискакал гонец от обер-егермейстера с распоряжением выделить назавтра полсотни конных егерей.

— Действуем как и договаривались, — проводив гонца, проговорил собравшимся в штабной комнате офицерам командир полка. — Андрей Владимирович, отбери четыре десятка людей из своего эскадрона, только смотри, чтобы все ваши лошади не из лучших были.

— Понял, господин бригадир, — улыбнулся Воронцов. — Всё как вы сказали сделаем.

Четвёртого числа ещё даже не рассвело, а у знакомой уже заставы перед Обводным каналом расположились егеря. Караульную службу тут нёс плутонг Семёновского полка, и некоторых из солдат стрелки-гвардейцы уже знали.

— Ваше высокородие, может, позволите, мы семёновцами взвара снесём? — обратился к сидящему у костра бригадиру Аникеев. — Соседи ведь они как-никак, да и заколели, небось, бедолаги, цельные сутки на морозе тут и на ветру мёрзнуть.

— Отчего же не снести? Снеси, конечно, Борис, — кивнул Егоров. — Пускай погреются, пока большого начальства нет.

Два егеря подхватили медный котёл и во главе с сержантом понесли его к шлагбауму.

— Угощайтесь, братцы! — крикнул Борис. — Горячий взвар — с мороза что божий дар! Подходи сюда все, не стесняйся! Кружек только две, свои несите, коли есть!

— Да есть, — притоптывая и ёжась, семёновцы подставили свои деревянные, оловянные и глиняные посудины.

— С медком, да на степных травах! — пробасил невысокий коренастый егерь. — Мы эдак завсегда его у Дуная и Буга заваривали, тем, бывалочи, частенько и грелись.

— С таким-то взваром и сухарь за пряник, — весело откликнулся здоровенный семёновец. — Спасибо, братцы, уважили.