Эгипет. Том 2

«Ну, и как тебе это? — подумал он, не стыдясь собственной глупости. — Как тебе это?» Какое-то время в зеркале заднего вида он видел уменьшающееся пятно света, «Рай»; наконец оно исчезло в темноте за изгибом дороги. Он подумал, что вскоре забудет то, что узнал сегодня, или, скорее, перестанет по-настоящему знать, хотя не забудет то, в чем этой ночью он, на мгновение, был уверен. Он уже начал забывать. Он желал — и даже молил — чтобы, время от времени, знание снова приходило к нему, шептало или кричало в ухо, хотя считал, что насильно мил не будешь: один раз — это больше, чем он считал возможным, вполне достаточно. Теперь он знал, почему существуют все эти вещи, бесконечные вещи, а не пустота. И, как будто они всегда ждали этого, склонившись вперед, нетерпеливо или беспокойно, и глядя на него, ждали, возьмет ли он их в конце концов, эти вещи сейчас отступили и отпустили, и, отпустив, отправились спать в уютную бесконечность. Все было в порядке. Пирс широко зевнул.

Перед ним возникли никогда не закрывавшиеся ворота аббатства, и он въехал внутрь, потушив фары, чтобы не потревожить или разбудить привратника или эконома, и остановился. Потом подумал о кровати, столе, работе на столе, незаконченной законченной вещи. Все как всегда. Он чувствовал себя таким целым, как никогда раньше, и одновременно совершенно неизменившимся. Пирс спросил себя, сможет ли он когда-нибудь рассказать об этом жене. У него мелькнула мысль постучаться в дверь Брата Льюиса и сказать, что беспокоиться не о чем, все в порядке. Но поймет ли Брат Льюис? Быть может, они могли бы какое-то время молча посидеть вместе, потому что теперь говорить нечего и не о чем.

Ночь встретилась с утром, и внизу, в «Раю», веселье стало немного более диким и далеко не таким идиллическим. Флегматичные мексиканцы-мигранты, тихо заполнившие заведение после ухода Пирса, уже спали в кроватях, как и Пирс в своей, но тут еще одна компания вошла внутрь, более громкая и богатая, которая хотела больше и получила больше. Вместе с ними пришли женщины, избегавшие общения или пронзительно кричавшие от восторга или, может быть, защищаясь. Парни взобрались на дорожку, и некоторые из них, широко раскрыв глаза и мыча, были готовы участвовать в шоу вместе с девочками, которые управлялись с ними умело и умно, в то же время не обманывая их ожиданий; вышибалы подтянулись поближе, на всякий случай, и акулоподобный полицейский лайнер медленно проплыл мимо, не останавливаясь. Орион зашел, или так показалось при повороте мира. Наступил рассвет, зеленый и тихий, колокола аббатства зазвонили к заутрене, призывая монахов вставать и молиться: первый час дня, тот самый час, когда манна падала на евреев в пустыне, когда Христа привели к Пилату, а тот спросил его: «Что есть истина?»^[649] Именно в этот час Христос, вернувшись в свое тело после Воскресения, сидел с учениками и ел рыбу и мед^[650]. В тихой трапезной Убежища Пирс сидел и ел завтрак, который, безусловно, был более обильным, чем получали монахи: беглецы от мира не обязаны быть такими же аскетами, как parfaits^[651]. Но тут он решил, что зато пойдет к мессе, чего не делал с тех пор, как приехал сюда. И причастится. Потом соберет бумаги и диски, уберет и закроет комнату, и уедет домой.

Глава одиннадцатая

В бесплатной библиотеке Блэкбери-откоса вам выдадут, если попросите, маленькую брошюрку или памфлет, вышедший несколько лет назад и посвященный жизни и работе Херда Хоупа Уэлкина, «Образованного сапожника». На нижнем этаже, в разделе литературы 1900-х годов, стоят несколько написанных им когда-то популярных книг по естественной истории, таких как «Дочери Воздуха и Воды» (об облаках) и «Древнее как Небо» (геологические образования). В алькове основного читального зала висит хорошо известная его последняя фотография (Санта-Клаус с пушистой бородой и смеющимися морщинками); рядом в рамке — наполненное похвалами письмо от Луи Агассиса^[652].