Египетский манускрипт

Классик когда-то сказал, что русский бунт бессмысленен и беспощаден. Арабский же бунт – бестолков и бессмысленно жесток. Я бы еще добавил – «труслив», но когда речь идет о толпах опьяневших от крови дикарей с ножиками и саблями времен предпоследнего крестового похода, это слово как-то не ложится на язык. Хотя – это чистая правда; получив уверенный отпор, арабы ВСЕГДА обращаются в бегство. Исключение возможно лишь в одном случае – если сзади их подпирает толпа точно таких же тупых уродов, которые еще не поняли, что пора линять. И у нас, увы, как раз такой случай.

Глава восьмая

— Ну вот. Осталось все это переписать набело, подшить – и передать в Научный комитет.

— Да, труд серьезный, — Корф пролистал пачку страниц. — И когда это ты успел?

— По ночам, — усмехнулся лейтенант. — Ты не представляешь, Модест, сколько в сутках может оказаться времени, если оставить скверную привычку спать.

— Никогда тебя не понимал, Серж… — покачал головой барон. — Для меня любая писанина – нож острый; а уж отгрохать такой труд меня и под угрозой петли не заставить. Хоть барышню себе на дом вызвал бы – стенографировать. Хотя да, понимаю, Ольга не одобрит. Пошутил, прости…

— Шуточки у вас… барон, — буркнул Никонов. — Все-то вам гусарствовать, не мальчик уже, вроде…

— Что ж я, по-твоему, старик? — обиделся Корф. — Мне всего-то 40! Вот мой дядюшка, Модест Апполинариевич, в честь которого меня, между прочим и назвали…

Лейтенант вздохнул. Если барон начинал хвастать подвигами дядюшки – пиши пропало, это надолго. Никонов демонстративно открыл бювар и углубился в созерцание чертежа минного защитника образца МЗ-26. То, что чертеж был перевернут вверх ногами, роли не играло – и в таком виде он был куда увлекательнее рассказа барона, который Никонов слышал уже раз десять, никак того не меньше…

— …и тогда этот колбасник выскакивает в окно и шлепается прямо в куст герани! — закончил барон. — А дядя крикнул вслед: «Простите, милостивый государь, куда переслать ваши кальсоны?»

— В прошлый раз был розовый куст, — заметил лейтенант. — По-моему – куда пикантнее!

— Розовый? Быть не может! — возмутился Корф. — И вообще, я был уверен, что ты с головой ушел в свои бумажки и не слушаешь!

— Слушаю, барон, куда я денусь, — вздохнул Никонов. — Вас попробуй, не услышь…

Голос барона, наработанный годами практики в манеже и на плацу, заставлял вспомнить об иерихонских трубах – извозчичьи лошади, услышав иной его возглас, приседали в испуге на зады…

— А раз слышишь – послушай вот еще что. Дело было в Кологриве, дядя тогда служил в Новомиргородском уланском. И был у него денщик Иван – дубина редкая, но старательный. А дядя уже тогда был известным проказником по женской части – и нижних чинов к тому поощрял. Так вот, говорит он как-то денщику: «Вот тебе, Иван, рубль. Сходи в город, найди себе бабу, только смотри, чтобы здоровая была».

Возвращается денщик на следующее утро. Дядя у него спрашивает: «Ну что, нашел себе бабу, здоровая была?» – «Так точно, ваше высокоблагородие, еле рубль отнял».

И барон довольно захохотал. Никонов с укором посмотрел на товарища, и тут же в дверь постучали:

— Сергей Лексеич, к вам мадмуазель Ольга. И этот, как его… нехристь. Из соседушек, вот послал Господь счастья-то…

Никонов усмехнулся. Еврейская община арендовала на Спасоглинищевском двухэтажный дом, в котором располагалась молельня и Александровское ремесленное училище[65]. Упрямая Феодора, прислуга Выбеговых упорно считала Якова за слушателя этого заведения.

— Простите, барон, в другой раз, — обрадованный лейтенант бросился к парадной двери.

— Ну вот, опять досказать не дал… — расстроился барон. — А то еще была презанятная история…

Ольга впорхнула в гостиную – радостная, улыбающаяся, светящаяся изнутри. Впрочем, увидев барона, она тут же поджала губы, принимая неприступный вид; девушка никак не могла простить Корфу тона, которым он говорил с ней во время недавних событий на Воробьевых. Корф, истинный конногвардеец, в ответ на символический реверанс, сухо щелкнул каблуками. Никонов, вошедший вслед за ней, отметил – гостья из будущего, хоть и медленно, но перенимает манеры.

Вслед за ним в комнату просочился Яша. Он был навьючен клетчатым «баулом челнока», укутанным в рогожу.

— Куда ставить, барышня? — отдувался Яков. — Тяжелый…

— Что это у вас? — поинтересовался Корф. — Мадемуазель решила сменить квартиру?

— Барон, опять вы… — поморщился Никонов, но барон и сам понял, что переборщил – сделал полшага назад, примирительно выставив перед собой ладони.

Но Ольга уже завелась.

— Хотите узнать, дорогой барон? Это очень просто устроить! Яков, отнеси пока в прихожую…

И, подхватив свою сумочку, исчезла в кабинете. Никонов, сунулся, было, вслед – но дверь захлопнулась у него перед носом.

В гостиной повисло неловкое молчание. Яша, искоса глянув на захлопнутую дверь, поволок сумку обратно. Никонов молча страдал. Барон не понимал ровным счетом ничего.

— Серж, мон ами… я все понимаю но, скажи на милость, что затеяла твоя пассия? Может, лучше мне уйти, пока она что-нибудь не учинила?

Никонов пожал плечами.