Его невольница

Но почему-то неизменно притягивала к себе плохих мальчиков с разной степенью тяжести их нехорошести. Сильные чувства испытала впервые к Энверу. Они накатили неожиданно, как шторм в море, завертели утлое судёнышко моей положительности, перевернули и поглотили меня с головой — не вздохнуть, не выплыть. Да и не хотелось. Я, вдруг перемолотая в кровавое колкое крошево, стала собой. Потеряла страх и осторожность, обрела уверенность в себе и какое-то злорадное ощущение безнаказанности, будто все то, что случилось со мной, давало право если не на все, то на очень многое.

И из этих двоих, будь мое сердце свободно, я бы, скорее, выбрала Якова Петровича — мужчину, который опасность выдыхал, будто его легкие — фабрика по переработке хорошего в то, чего стоит это лицемерное общество. А Эд… однозначно положительный герой: грудью на танки, бисером перед женщинами, героем на коне, когда со шпагой наголо во имя любви, чести и достоинства. И интересным его делало лишь это не вязавшееся с его образом знакомство с Горынычем.

Наше взаимное сканирование закончилось, мужчина скрыл усмешку в уголках губ, а я вообще осталась равнодушна к его волчьей натуре.

— Буду обязан, если расскажете всю историю от и сих пор.

— Чем обязаны? — закрепила долг за ним. Еще не знала зачем, но чувствовала, что внутри меня что-то зреет, и когда вырвется — такие должники пригодятся.

— Чем смогу.

Я кивнула — подходит. Может он однозначно многое.

— Вам с какого момента начинать? С тех пор, как покупала платья в дорогу, или уже как заперли в клетку? — зло спросила — злилась не на него, это начинало говорить то самое — недозревшее.

— С платьев, — серьезно ответил собеседник и поднял ладонь, явно давая знак официанту. Когда перед ним безмолвно встал запотевший от кубиков льда низкий стакан с виски и пепельница, добавил обманчиво простодушно: — Кто вам выписал билет в один конец?

Это был тот самый вопрос, который упал динамитом в жерло готового взорваться вулкана…

* * *

— Дело ясное, что дело темное… — протянул задумчиво Яков Петрович и снова задымил сигариллой[1] с орехово-кофейным ароматом. — Слишком мало нужной мне информации… — добавил и встал. — «Энгнима» на Осенней, говоришь… ну-у… наведаюсь…

Он развернулся и сделал первый широкий шаг к выходу, когда я взвилась из-за стола и крикнула:

— Я с вами!

Мгновенна забыла об Эде и распечатке его книги, обо всем на свете забыла, потому что в груди клокотала ярость и пульсировала боль, и если кого-то я и могла призвать к ответу за то, что чувствовала, если на кого-то и могла выплеснуть все это, чтобы вернуться домой не комком оборванных нервов, то это турагентство, устроившее мне чартер в преисподнюю.

— На моей машине, — услышала твердый голос за спиной.

Я чуть ли не вцеплялась в Якова Петровича, непонятно почему испугавшись, что этот опасный джентльмен наведается так, что мне не останется даже дохликов, чтобы высказать все, что я думала о них при их жизни.

Эд подошел и взял меня под локоть, решительно уводя к своему внедорожнику. Уже когда сел за руль и выехал на дорогу, сказал:

— Валя, не нужно тесно контактировать с Гориным. Это не менее опасный человек, чем Кемран… — Голос парня звучал мягко и расстроенно, но я прекрасно понимала его настроение — видела, как он шевелил губами, повторяя мои слова про себя, как менялось его лицо, и взгляд, и поза, когда он слушал новые ужасающие подробности о невольницах. Он сопереживал глубоко и искренне, и этот тон желавшего уберечь от новых напастей недавнюю рабыню тронул меня. Я уже и разуверилась в таких простых чувствах, отказала в них людям. — Я уже пожалел, что попросил его о помощи, но не было никого, кто бы мог помочь. Я ведь сунулся с твоим рассказом в консульство в Трабзоне, но когда меня твердо послали в полицию Ризе, и я понял, что помощи не будет. Другого варианта, кроме Горыныча, у меня не было. И отцу твоему я не мог сказать ничего, он бы в тех же людей в посольстве и уткнулся. Наверняка прилетел бы за тобой. Сам виноват… прости… но я… — он сжал мою ладонь, — рад, что ты здесь живая и… В общем, не думаю, что нужно ехать в эту турфирму…

Он посмотрел вопросительно, даже перестроился в правый ряд и стал притормаживать, надеясь на мое благоразумие, не иначе.

* * *

Но там, где было благоразумие, поселилось безумие. Это я продемонстрировала неожиданно даже для самой себя, когда мы все-таки приехали в «Энгниму».