Его невольница

«…этого мало, но сколько бы ни было — не искупит мою вину и не расскажет о величине моих чувств к тебе. Люблю тебя, моя предсказуемая русская девочка» — дочитала последние строки, хлюпая носом.

Но снова волю чувствам дать не получилось — папа постучался в комнату и принес мне вызов в кабинет следователя на Лубянку в Москве. Похоже, даже если я захочу забыть, мне еще долго не позволят сделать это…

* * *

Отвезти меня в город я попросила Эдуарда. Было плевать, что ему придется пилить на машине за мной больше ста двадцати километров от Москвы, потом назад, и повторить трюк, чтобы вернуть меня обратно. Гонять отца туда-сюда я категорически отказалась, хотя он настаивал. Во-первых, ему нужно самому выспаться, во-вторых, его душевные разрывы были свежи, а я с ролью невольницы уже обжилась и переживала не от этого, а потерю любимого мужчины и за папу, который старался делать вид, что сердце его уже не беспокоит. Садясь в машину Эда, попросила Юлю не оставлять его надолго даже спящего и позвонить, едва проснется — я все равно собиралась вызвать скорую помощь, потому что пары настоек и таблеток слишком мало, чтобы быть спокойной за него.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

А вот душевное равновесие Эдуарда меня не трогало вообще.

— Слушай, умник, тебя кто просил рассказывать все отцу? Ты же убить его мог! Кто тебе давал право лезть в мою жизнь, а?! Что ты вообще носишься со мной?

— В тот момент мне казалось это правильным решением. Прости, Валя, я виноват, — искренне переживал парень.

И это подкупало. Он охладил мой запал, не дав ему сдетонировать. Но я все равно насупилась и отвернулась в окно, не прощая самодеятельности малознакомому человеку. Эд тоже молчал пару десятков километров, потом спросил:

— Как он?

— Не знаю. Спит, но скорую все равно вызову. У него так-то не больное сердце, но слишком убийственные откровения ты ему живописал.

— Нет, Валя, ничего такого! Я рассказал ему едва ли десятую долю от того, что вчера услышал сам! — запротестовал парень. — Никаких подробностей. Я рассказал, что ты разнесла офис фирмы, через которую попала в неприятности в Турции. Да, про сексуальное рабство сказал, но ни о фабрике и клетках, ни о всех тех кошмарах ни слова! За кого ты меня принимаешь?! — возмутился Эд.

— Правда, что ли? Совсем ничего-ничего? — все же допытывалась я, уже понимая, каких ужасов папа за ночь, пока я спала, напридумывал себе сам. Хотя вряд ли ужаснее, чем была бы правда.

— Ну конечно правда! Неужели я настолько плохо выгляжу, чтобы можно было подумать так обо мне?

— Ты стрелки не переводи, — отрезала я, строго и твердо глядя на него. Он повернулся, посмотрел на меня внимательно, прыснул смехом и отвернулся. — Что смешного?

— Да к слову о выгляжу… — заулыбался, а потом рассмеялся. — Ты бы хоть предупредила, что на крепкий алкоголь у тебя такая живописная реакция.

— А, ну конечно! Прости, я забыла! Слишком увлеклась! — всплеснула руками, шлепнув себя по ляжкам.

— Да уж, увлеклась, так увлеклась! Шкафы и столы что перелётные птицы порхали, — он уже откровенно хохотал, и я тоже рассмеялась. — А стулья как воробьи перед глазами: чирик — только осколки сверкали, чирик — девчонки, которые там сидели, как горошины рассыпались. Рембо! А с виду — колибри!

Я смеялась до слез над тем, как он весело описывал то, что я там творила. Правда, мне было еще и стыдно.

— Наверное, на меня там накатали заявление… — прикусила губу — стало не до смеха.

— Горыныч решил все, не парься. Водку, кстати, он в тебя совсем не дурную влил. Не видел бы — подумал, что сивуха какая-то была.

— Я не пью выше двенадцати градусов алкоголь — не переношу крепкий спирт.

— Буду знать. — Я только фыркнула и вздохнула — мы уже сворачивали на Лубянку, а через несколько минут Эд нашел, куда припарковать внедорожник. — Я попишу пока, — достал парень планшет и откинул списку своего сиденья. — Все сроки горят… — услышала, когда захлопывала дверцу.

Перешла через улицу и на входе столкнулась — глазам не поверила! — с Ольгой. Я как-то забыла о своих подругах по несчастью, совсем вылетели из головы после признания Энвера, что обменял мою жизнь на ее и Светланы.

«Жизнь двух дороже жизни одного, тем более когда я знал, что позабочусь о тебе», — сказал он, когда моя обида немного схлынула. И он был прав. И сейчас, глядя на девушку, я немного чувствовала свою причастность к ее счастливому возвращению домой. Но что она делает здесь?

— О-о, Валя! Ты тоже вернулась?

— Как видишь. А Светлана… ничего о ней не знаешь?

— В реабилитационном центре для наркоманов, под Москвой. У меня телефон ее есть, но сейчас не дозвониться, только в воскресенье ее домой отпускают. Там очень строго.

— Дашь номер? — я достала Юлькин телефон — мой, купленный Энвером, так и остался в гостинице в Анкаре вместе с другими вещами.