Его последние дни

— Вы находите это забавным?

— Я имею в виду, что не может же у меня быть депрессия лет десять?

— Может. — Он пожал плечами. — Но вернемся к теме. Предположим, у вас депрессия, вам плохо. В таком случае вы выпьете таблетку?

— А как писать?

— Да так же.

— Вы не понимаете…

— Это другое, — продолжил он за меня с усмешкой.

Я хохотнул. Почему-то мне казалось, что он не может быть в курсе мемов.

— Примерно. Ладно, ну вот смотрите. Если у меня депрессия, то все лучшее, что я написал, — я написал в депрессии.

— Но это же не значит, что есть прямая связь между депрессией и творчеством.

— Обратное вы тоже не можете утверждать, — возразил я.

— То есть вы считаете, что ваш талант — это всего лишь последствие болезни?

Меня покоробила такая формулировка, я поморщился.

— У вас все просто, я смотрю. Болит — жри таблетку, все можно вылечить, и все понятно. А талант — это болезнь.

— Но я же говорю абсолютно обратное! — примирительно поднял руки он. — Пока из ваших слов получается, что если вы избавитесь от депрессии, то исчезнет и талант.

Я задумался. Он снова сумел как-то странно выкрутить мои же слова.

— Вы не понимаете…

— Допускаю. Я, в общем-то, довольно простой в этом смысле человек. Но, может, хоть вы объясните? Откуда берется параллель между депрессией и талантом?

— Да почему вы считаете, что сначала депрессия, а потом талант? Может, все наоборот?

— Талант вызывает депрессию? — удивился он. — Но, кстати, и в этом случае мне непонятно, почему бы не выпить таблетку. Талант-то останется.

Я потер виски. Это очень странный разговор. Мы как будто говорим о разных вещах.

— Ладно, попробую так. Сколько здоровых людей среди писателей, художников и музыкантов даже среднего уровня? Сознательно или нет, мы сами расшатываем свою психику. Мы учимся жить в пограничном состоянии, понимаете? Нельзя написать новую песню, оставаясь в стабильном психическом состоянии. Давайте так, знаете детскую игру, в которой нужно просовывать геометрические фигуры в соответствующие отверстия?

— Да, конечно.

— Вот человеческое сознание — это набор отверстий. Мы пропускаем в себя только кружочки и квадраты, например. А для того, чтобы написать песню с треугольниками, — нужно переворачивать свое восприятие, понимаете? Нужно прорезать соответствующее отверстие.

— Очень интересно. — Он откинулся на стуле и погладил усы. — А депрессия тут при чем?

Вопрос как будто упал мне на голову. Перед кем я распинаюсь вообще?

— Ни при чем. — Я отвернулся и посмотрел в окно.

Розенбаум молчал довольно долго. Я чувствовал на себе его взгляд, и с каждой секундой он становился все более раздражающим.

— Ладно, не хотите говорить, не будем.

— Слушайте, мне вот интересно, а почему вы решили именно меня подопрашивать? Там вон куча психов.

— У вас интересный случай. — Он вдруг сменил тему: — А о чем будет книга?

— Про карательную психиатрию и врача, который хочет вылечить все живое, потому что видит в других собственные черты, которые не может принять.

— Думаете, это будут читать?

— Сомневаюсь. Слишком обыденно. А все, что обыденно, — скучно.

— Так зачем писать то, что не будут читать?

И этот вопрос он задал, не просто поддерживая беседу или жонглируя словами. Он меня под него подвел. Я по тону почувствовал, что это какая-то странная ловушка. Но в чем ее суть?

— Если завтра некого будет лечить, вы перестанете быть доктором?

— Да, — удивительно легко согласился он. — Буду кем-то другим.

Не думаю, Розенбаум, что все действительно так. Есть у меня некоторые основания сомневаться в таких резких высказываниях.

— Сделаем вид, что я вам поверил.

— То есть вы писателем быть не перестанете?

— Надеюсь. А вообще, раз уж у нас такой приватный, откровенный и интересный разговор, то давайте поговорим о смерти?

— Интересно. Мне не часто доводится об этом говорить со здоровыми людьми.

— Иронизируете?

— Ну что вы! Обычно в моем присутствии даже шутить побаиваются на эту тему. В итоге и поговорить не с кем. Так что вас интересует?

Я задумался, как бы правильно сформулировать вопрос. Хочется немножко подергать Розенбаума за усы.

— Вот, например, завтра вы умрете.

— Не хотелось бы, но допустим, и что?

— У меня два вопроса. Первый — проживете ли вы оставшиеся двадцать четыре часа так же, как прожили предыдущие сутки? Или сделаете что-то совершенно другое?

Розенбаум действительно задумался, но непонятно о чем. Он пытался предугадать второй вопрос и выстроить ответ с его учетом? Или просто задумался над ответом.

— Я не могу быть уверен, но предполагаю, что провел бы их иначе, хотя зависит от обстоятельств.

— Каких?

— Не знаю, мало ли что бывает. Но, думаю, я бы постарался провести это время с семьей.

— Хорошо, тогда второй вопрос — а кем вы хотите умереть?

— В каком смысле? — не понял Розенбаум.

— Да в любом. Отвечайте как понравится.

— Хорошим человеком.

— Доктор. — Я развел руками. — Ну будьте добры, сузьте это определение немножко.

— Ладно, допустим, счастливым отцом семейства.

Да он специально, что ли? Понял ведь, куда я его тяну, и теперь как ребенок нарушает правила игры!

— Вы издеваетесь?