И вообще, когда встречаешь человека, одно существование которого делает мир ярче, светлее, правильнее, радостнее, сам становишься другим. Как распахнутая форточка в апрельский день. Когда ты понимаешь, что этого человека могут не просто забрать у тебя, а уничтожить, ты готов на всё. Лишь бы та жизнь продолжалась. С тобой или без тебя. Просто смысл и радость, и яркость остаются на свете, пусть не рядом с тобой, но ты знаешь: она где-то там. Парит. Танцует. Смеётся. Она в безопасности. И сердцу теплее.
В этих мыслях и совсем не свойственной мне нежности я будто увидел, как мир собрался передо мной — эдакий большой шар жизни, и неприятности, боли, проблемы отслоились от него и их сдуло ветром под ноги, оставив теплиться то, что больше. Будто я был больше, и то, что у меня… к ней. А с шелухой я разберусь. Чем бы меня не пугал Зорин, я не буду ставить на карту то, что обмену не подлежит. Я люблю её. Она жива. И она танцует, наверняка танцует! Она…
Я почувствовал, что счастлив. И заснул.
Глава 29
Я повернулась к проёму. Что-то громыхнуло с громким хлопком, и за кулисами посыпались ящики, отлетая от металлических конструкций. Девушки, ожидающие своей очереди для выступления, бросились врассыпную с визгом. Тот, кого я краем глаза приняла за Серёжу, чертыхнулся и принялся собирать сбитые им элементы, подготовленные для сегодняшней оперетты. Это был внушительного роста немолодой рабочий сцены, — видела его множество раз, но не знаю, как зовут. Вечно угрюмый и вызывающий у меня желание обойти седьмой стороной мужчина с глуповатым лицом. Как я могла его перепутать с Серёжей?!
Дорохов рявкнул в микрофон, требуя прекратить бардак. Рабочий выглянул и забубнил:
— Щас я, щас, наладим всё. Промашка вышла, бывает. Чего так ругаться-то? Не специально же!
Вот так в считанные секунды драма превращается в водевиль, а триумфальная арка рассыпается с треском лепниной на голову. Я поклонилась жюри и вышла за сцену. Прошла быстро мимо вновь выстроившихся девчонок, вытирая пот со лба, и выходя в коридор, услышала совсем рядом:
— Мда, Жень! Девчонкам стрёмно будет пробоваться, — это была вездесущая Элка, которая догнала меня.
Я обернулась в недоумении:
— Почему?
— Потому что понту теперь пробоваться, роль твоя! — заявила Элка, хлопая своими большими, чуть навыкате глазами, обведёнными жирными стрелками видимо для выступления в кордебалете в «Принцессе цирка».
— Мне Дорохов ничего конкретно не обещал, если ты об этом, — пожала плечами я, чувствуя раздражение. — Не понимаю, к чему эти намёки.
Элка в спортивном костюме поверх трико неожиданно приобняла меня за талию, рассмеялась и затараторила, как обычно:
— Да я не намекаю ни на что, Жень! Какая ты смешная! Я говорю, что ты так круто станцевала, что сомнений не возникает, кого выберут Дорохов и Римма! Они же стоя тебе аплодировали, видела? А беременная прима наша, Воеводина, укусила себя за локоть — ей так не станцевать, тем более после декрета. Хорошо, что я не подавала заявки!
Я высвободилась и просто чтобы что-то сказать спросила:
— Почему не подавала?
— Не хочу быть примой, — уверенно, чуть выпятив губу, сказала жилистая Элка. — Это такая ответственность, столько пахать! Я лучше станцую своё, получу за выход и никаких нервов.
— И никогда не хотелось? — удивилась я.
— Боже мой, Же-ень, конечно, хотелось, кому не хочется, особенно когда мне было столько лет, сколько тебе! Но мне уже двадцать семь, и я точно знаю, что чего стоит, а чего не стоит. Иллюзий не осталось, физические данные у меня средние, розовые замки пшик, и нету, — она продемонстрировала взрыв рукой в воздухе. — Меня вполне устраивает кордебалет. Ещё годика три потанцую и замуж — рожать, нянчить. Потом вообще неизвестно что… Может, брошу.
Я моргнула, поражённая её признанием.
— А как же балет?
— С такими, как ты, балет не умрёт! — рассмеялась Элка и, хлопнув меня по-дружески по плечу, умчалась обратно к кулисам.
Галя Архангельская, одна из дублёрш Воеводиной, таким добродушием не отличалась. Она вошла в гримёрку, когда я переодевалась, и поджала губы:
— Ах, Берсенева, времени не теряешь? Молодец. Посидишь немного на скамейке запасных, на случай если я заболею… На это сгодишься.
Я гневно вскинула на неё глаза, но обнаружив во взгляде напротив мелочную, суетливую неприязнь и то, с каким беспокойством её пальцы теребили кулон на цепочке, ничего не сказала. А смысл? Я сделала неопределённый жест и продолжила развязывать ленты на пуантах.
Результатами нас быстро не обрадовали, сказали, что объявят завтра. Римма Евгеньевна, говоря это, смотрела на меня как-то иначе, чем обычно, добрее, что ли?
Коля Хвыленко улыбнулся, поймав меня на выходе из гримёрной и спросил, как у равной:
— Станцуем?
— Надеюсь, — ответила улыбкой я.
— Уверен, что да, — мягко коснулся Коля моей руки. — Ты такая лёгкая!