Его забрал лес

Я рассказал ей всё, потому что мне нужно было хоть кому-нибудь это рассказать и потому, что я никогда никому не говорил этого. Она обняла меня и долго, как малое дитя, гладила по голове, а я всё равно не плакал, хотя, клянусь Создателем, был близок к этому как никогда. Мне хочется заплакать. Маруся сказала, легче станет. Она, наверное, права, но слёзы не идут. Мне пусто. Точно лёд пронзил мою грудь и скрылся внутри. Внешне я кажусь себе сдержанным, отстранённым, даже равнодушным, но…

– Мне так стыдно, – неожиданно для себя самого признался я Марусе.

– С чего бы это?

– За свои чувства, за то, что столько лет я верил в какую-то глупость, ерунду. За то, что признался ей и она теперь знает. Создатель, как мучительно стыдно!

Маруся неожиданно потеряла самообладание, заговорила куда менее сдержанно, даже деревенский говорок прорезался:

– Ещё чего! Стыдно вам? Да чего тут стыдиться?

– Это же так глупо…

– Глупо? Влюбляться глупо?

– Безответно, да ещё… я же, считай, Маруся, всё придумал. Сказочки. Правильно отец надо мной насмехался и ругал за любовь к чтению.

– Так, – она сказала это сердито, я даже почти испугался, – стыдиться тут точно нечего. Все влюбляются. Думаете, я не влюблялась? Или даже, прости Создатель, эта ваша Лесная Княжна?

От мысли, что она влюблялась, но в кого-то другого, незнакомого мне (а если знакомого, так от этого ещё хуже), стало невыносимо больно. Почему её сердце выбрало не меня, в то время как моё было отдано ей с момента нашей первой встречи, с первого взгляда? Как это глупо, как несправедливо.

– Мне стыдно. Я забивал себе голову ерундой, пока остальные жили настоящую жизнь. Я тоже хочу жить. Понимаешь?

– Понимаю, Михаил Андреевич, понимаю. – Неожиданно Маруся обняла меня, погладила большой тёплой ладонью по голове. Обычно я не люблю чужих прикосновений, но от этой удивительной женщины не отшатнулся. Было даже приятно.

– Мне кажется, жизнь проходит мимо меня. Все живут, влюбляются, а я… в книгах своих. В работе. Как вдовец на свадьбе, напоминаю остальным о неминуемости смерти.

– Глупости какие…

– Ничего не глупости. Это правда. Меня все странным считают.

– Ну, будем честны, Михаил Андреевич, вы и вправду странненький.

Стоило бы обидеться на кметку за подобную вольность, но она говорила со мной с материнской нежностью и заботой, и обижаться совершенно не получалось.

– Дело не в том, что вы странный или ещё какой не такой, – продолжила Маруся, гладя меня по голове. – И не в Лесной Княжне дело. А просто… порой так случается. Встречаются люди. Один влюбляется, другой нет. Сердцу не прикажешь.

Я благодарен, что она не сказала ни слова о моей юности и неопытности. Если бы Маруся начала убеждать, что всему виной наивность, что чувства мои появились лишь по вине глупой детской мечты, это бы меня оскорбило. Её утешения показались мне куда приятнее.

Кто-то пришёл.

Клара пропала.

Не помню, как оказался в Камушке. Ночная дорога, бег, снег, крики. И плачущая Клара на моих руках. И Лесная Княжна – спокойная, словно ночной мороз. Она всегда оставалась где-то рядом, на краю сознания, так, чтобы видеть уголками глаз. Видение. Морок.

Сижу, пишу. Так легче собрать мысли по кусочкам.

Уже не могу вспомнить, какое сегодня число. Сколько прошло после Долгой ночи?

Итак, всё началось в Курганово.

Да. Никого не было в усадьбе. Ночь дышала тревогой. Откуда-то издалека ветер доносил вой, крики, выстрелы. И стук. Какой-то непонятный, неожиданный стук.

Это теперь я знаю, что лес лучше валить зимой. Древесина суше. Морозы… да, сейчас стоят морозы.

Опять сбился.

Итак, всё началось в Курганово.

Маруся только была рядом, мы разговаривали, но стоило ей отойти, и раздался крик. В гобеленную вбежал доктор. С валенок сыпал снег (для Долгой ночи он нарядился в ратиславский костюм, да и я всё ещё оставался в волчьей шубе).

Я вскочил на ноги. Мы застыли друг напротив друга. Он с револьвером, я с «перечницей».

– Вы, – сказали мы как-то одновременно и с почти одинаковым презрением и осуждением в голосе.

Не знаю, кто из нас кого ненавидел больше. На языке моём так и крутились обвинения. Знаю, на его тоже. Я хотел пристыдить его, призвать к ответу за погубленных людей. Он дрожал от негодования из-за того, что я защитил ведьму. Беда в том, что, в отличие от Остермана, я не понимал, да и до сих пор не до конца понимаю, почему всё это происходит. Можно ли назвать меня жертвой обстоятельств? Ведь я до конца не знаю, что творится в Великолесье. Имею ли я право выбрать сторону? Да в чём вообще суть?

Но тогда это было не важно. Мы стояли с оружием наготове, и, не сомневаюсь, доктор готовился выстрелить. Насчёт себя даже сейчас не уверен.

И всё же одно обстоятельство его остановило.

– Клара пропасть.

– Что?

– Клару украсть. Ваша Княжна…

– Нет! Не может быть… она не могла…

Впервые мне пришлось увидеть доктора в таком негодовании.