Егор Гайдар

Прямо скажем – это было для него огромное испытание. Никогда раньше он не готовил себя к этой роли. Всегда мыслил себя (мы уже говорили об этом) только как «советника», «эксперта», «спеца», правительство свое тоже считал «технократическим», и вдруг выяснилось, как-то в одночасье, что кроме него некому держать ответ перед страной, никто не станет вместо него говорить ей правду, и никакие «социальные психологи» или «политические консультанты» ему не помогут. Их нет, а если и есть – все куда-то вдруг подевались. И уже не придется решать ключевые для России вопросы путем написания справок, концепций, программ или давая разъяснения ровным голосом в тиши кабинета.

А придется вот так – как есть. Старым дедовским способом. С трибуны.

И он вышел и срывающимся от волнения голосом начал рассказывать эту самую правду.

О том, как он волновался, выступая перед депутатами и на съезде, и до него, на Верховном Совете – в его книге, написанной по горячим следам, свидетельствует даже не текст, а подтекст. Видно, сколько внутренних сил Гайдар на это потратил и как он погружен в детали.

«Большинство парламентариев обожает задавать вопросы членам правительства. Во-первых, в отличие от законотворчества, это одно из самых интеллектуально необременительных занятий. Один дурак, как известно, может задать столько вопросов, что сто мудрецов не ответят. Во-вторых, это позволяет наглядно продемонстрировать избирателям, как их избранник заботится об их интересах. Особенно в 1991–1993 годах, когда парламентские дебаты в принудительном порядке транслировались на всю страну. Возникавшая по ходу обсуждения того или иного вопроса идея – а не вызвать ли нам сюда кого-то из членов правительства для разбирательства – практически всегда принималась на ура. Приспособиться к этому очень трудно. Такие вызовы на ковер происходят, как правило, внезапно, в то время, когда у тебя совершенно другие важные планы. Причем вопрос, вдруг возбудивший страстный интерес, может быть самым неожиданным и, на твой взгляд, скажем, отнюдь не самым важным для работы правительства на сегодняшний день… Позже, с опытом, понял – лучше настоять на переносе обсуждаемой темы, и, если уж идешь в Верховный Совет, обязательно надо выкроить хотя бы полчаса, чтобы спокойно собраться с мыслями, подготовиться. Поначалу, когда появлялся в Верховном Совете, депутаты стремились увеличить время ответов на их вопросы до максимума. Но потом сообразили: если задаешь вопрос на темы, связанные с экономикой, желательно хоть что-то понимать в предмете, о котором спрашиваешь. Иначе неизбежно перед всей страной, перед своими же избирателями будешь выглядеть полным идиотом. Конечно, от моей гиперюношеской памяти к этому времени остались жалкие крохи, но в общем, если ты постоянно “варишься” в экономике, суть того, что стоит за той или иной проблемой или цифрой, держать в голове не так уж трудно.

Мне кажется, у коммунистов пропала охота задавать мне слишком много вопросов после того, как в ответ на какое-то вполне демагогическое замечание о состоянии здравоохранения я провел с ходу подробный анализ динамики заболеваемости по основным группам болезней на протяжении последнего года. А когда лидер думских аграриев Михаил Лапшин был публично уличен в полном непонимании разницы между учетом зерна в амбарном и бункерном весе, стало ясно – оппозиция опозорена. И потом при каждом моем выступлении по рядам коммунистов и их союзников проносился шепоток: “Гайдару вопросов не задавать”. Честно говоря, это была одна из маленьких, но приятных побед».

В уникальной ситуации российских реформ, когда в руинах лежали и государство, и финансовая система, Гайдар невольно искал прецеденты, корни, то, на что можно было бы опереться.

В союзники он взял творца немецкого экономического чуда Людвига Эрхарда. В 1997 году ему исполнялось 100 лет, и на конференции, посвященной его памяти, Гайдар делал доклад. Вот тут он впервые открыто рассказал о сходстве и о разнице реформ в послевоенной Германии и посткоммунистической России. Эрхард, как и Гайдар, боролся за отмену «принудительного хозяйства» (Zwangswirtschaft, у нас оно называлось «плановым»). Эрхард, как и Гайдар, был вынужден избавляться от накопленного навеса обесцененных денег (Gelduberhang). Немецкий реформатор, как и российский, считал, что «инфляция при замороженных ценах парализует экономику».