Эйфория (СИ)

Норман намеревался уничтожить DVD, что был отправлен ему, но что-то – побуждение или инстинкт, – что-то, казавшееся важным и интуитивным, заставило его оставить вещь у себя. Таким образом оно оставалось в его кармане с воскресенья: тихим, непритязательным, жизненно важным. Кто знал, когда оно могло ему понадобиться, чтобы убедить кого-нибудь ещё? Теперь всё выглядело так, будто его инстинкты были правы. Но более того, он понимал, что DVD было нужно ему, чтобы доказать истину самому себе. Засомневайся он в своём рассудке, реши он развернуться и вновь попытаться накрыть реальность покрывалом собственной лжи, зная, что способен на большее, оно было бы там, чтобы напомнить ему: он не сходит с ума, он действительно часть чего-то более крупного. Передавая устройство Мелиссе, Норман вдруг остро осознал, насколько важным было то, что он приглядывал за этим диском.

Донахью нашла кнопку воспроизведения и нажала её. И точно также, как и Норман два дня назад, она наблюдала за тем, как загорается дешёвый пластиковый экран, как скрежещущие голоса полились из колонок, как два исполнительных помощника директора ФБР начинали планировать свои тёмные планы в ярко-освещённой комнате.

Когда это закончилось, тишина зацепилась за стены мотельной комнате, подобно старой паутине. Норман гадал, должен ли он что-нибудь сказать. Он мог сказать что-то утешительное или обнадёживающее, но эгоистичный уголок его мозга вопрошал, почему он должен это делать.

Там со мной не было никого, чтобы утешить меня, когда мне это было больше всего нужно.

Это было слабым оправданием. По правде говоря, никаких слов, способных утешить в этой ситуации, и не было.

— Извини, — сказала Мелисса. Она оставила DVD-плеер на кровати и направилась к двери, не оглядываясь. — Мне нужно побыть одной некоторое время.

Норман захлопнул устройство и вернул его обратно в свой карман. Он долго сидел на кровати, выглядывая через маленькое окошко на чернильную ночь и небо, затянутое облаками. Норман чувствовал онемение. Это было приятное чувство: его разум был наконец-то блаженно пуст, свободен от всех мыслей, словно шумная, оживлённая улица теперь стихла. Он прошёл в смежную комнату, бывшую уборной, и включил кран, чтобы помыть руки. Вода была ледяной. Его кожа противилась ощущению её, и когда он ополаскивал лицо, мог чувствовать, как каждую пору колол студёный озноб, пока не просачивался до самых костей и не превращался там в лёд. Мельком взглянув на свои часы, он увидел, что уже перевалило за девять вечера. В этот ранний декабрьский вечер становилось очень холодно. Даже в куртке Норман дрожал. Снаружи Мелисса будет мёрзнуть.

Он прошёл к двери в номер и открыл её. Маленькая, сгорбившаяся фигура сидела у края лестницы всего лишь в нескольких шагах от него. Её руки обхватывали колени, а голова была низко наклонена. Поднявшийся ветер трепал её волосы и плащ, и заставлял беспокойно трепыхаться некоторые из дешёвых навесов над входом в мотель. Снова закрыть дверь Норману было трудно.

Как только это ему удалось, он сел рядом с Донахью, и лестница издала стон. Мелисса вглядывалась в Вашингтон, в возвышающиеся над улицами здания и огни тысячи неясных машин-бусин, сливающихся в тонкий, оранжевый луч, змеящийся вокруг всех них. А в отдалении угадывался монумент Вашингтона: тонкий и призрачный на фоне горизонта, показывающий вверх, словно всезнающий указатель, туда, где светилась луна. Автомобили и грузовики мелькали у отеля даже слишком часто, но сейчас в этом районе города, по большей части, было бесшумно. Мелисса повернулась к нему. Её глаза были затянуты туманным блеском, причиной которого, вероятно, был холод, но возможно и нет.

— Как они могли? Как они могли? Даже не сказав тебе?

Норман отвёл взгляд в тот момента, когда Мелисса ладонью своей руки отёрла глаза. В следующий момент он подскочил от ощущения холодной кожи на своей шее и обернувшись увидел, что Донахью нежно положила пальцы ему на участок сбоку под челюстью. С виноватым видом она отняла их. Они сидели очень близко.

— Натёр?

— Да. Ремнём безопасности, чуть раньше в машине.

Он несколько смущённо потёр шею. Это была лишь лёгкая отметина и прежде она не саднила, но час назад или около того она начала болеть. Оставалось надеяться, что это не серьёзно. Норман не был уверен в том, сколько ещё пренебрежительного отношения к себе сможет вынести его тело.

Внезапно он почувствовал себя мучительно одиноким: более одиноким, чем когда-либо в жизни ощущал себя, словно это было реальной физической болью, наряду с болью в его шее. Рейни покинул его. Он не знал, к кому ещё ему следует обратиться. В приключенческих романах герой никогда не бывал один: даже в самые мрачные времена у него был партнёр, закадычный приятель, кто-нибудь, кто помогал бы ему пройти через самое страшное.

Я уж точно не герой, хотя, может и он?

Джейден покачал головой, как будто было возможно физически сбросить эти детские мысли и разом от них освободиться. Но одиночество осталось. Одиночество нельзя было так легко стряхнуть.