Эйнемида III. Надежда на весну.

– Послушайте, граждане, что я вам скажу, – спокойно начал он. – Заслуги Исократа велики, и их никто не умаляет. Совершал он и ошибки, но не время и не место их обсуждать сейчас. Не время обсуждать и военные походы, на то есть лаоферон, стратегия и народное собрание. Священный суд листьев создан не для того, чтобы наказывать или поощрять. Цель этого суда – не допустить тираннии, удалить тех, кто может представлять угрозу для демократии. Я уважаю Исократа и благодарен ему за всё, что он сделал для Эфера, но горькая правда в том, что сейчас он опасен, ибо кому, как не ему, пренебрегая прочими стратегами, подчиняются все наши наёмники? За кем, как не за ним, пойдут они, если им предоставится такой выбор? И я невольно задаю себе вопрос: не настанет ли день, когда вся эта сила повернётся против народа, дабы низвергнуть свободу и посадить нам на шею тиранна? Даже если у Исократа нет таких мыслей, даже если он чтит демократию и права народа, не опасно ли, граждане, иметь в государстве человека, который в один миг может лишить нас свободы? Ведь получается что? Что быть Эферу свободным или нет зависит ныне только от его, Исократа, желания, и если нападёт на него охота стать тиранном, ему это не составит труда! Клянусь Эйленосом беспристрастным, граждане, такое положение недопустимо в свободном государстве. Все мы благодарны Исократу за его победы. Кто-то водит с ним дружбу, а кто-то был им облагодетельствован, но клянусь орлом Эйленоса, сограждане, лучше уж изгнать одного человека, хотя и невиновного, чем гадать, не станет он назавтра нашим поработителем. Страх порождает недоверие, недоверие порождает ненависть, а когда граждане боятся и не доверяют друг другу, это приводит к смуте и государство может погибнуть. Как ни печально, у нас есть лишь один выход: написать на листе «Исократ, сын Булевмона», и кто сделает это, сможет сказать: «Сегодня я поступил, как подобает гражданину».

Вновь разгорелись споры, но Исократ уже не слушал. Протолкавшись сквозь толпу, он покинул площадь и вышел к рыночным воротам, где и застал Эрептолема, как всегда великолепного, в дорогом фаросе из тончайшей шерсти, сопровождаемого полудюжиной хорошо одетых и лоснящихся от сытости рабов. Надменно скривив губу, Ястреб слушал какого-то человека в изрядно поношеном латаном плаще, но, завидев Исократа, небрежно прервал разговор.

– Ну что, дела плохи? – вместо приветствия спросил Исократ.

– Хорошего мало, – скривился Эрептолем. – Я говорил с Доримелаем, но мы не договорились. Кажется, он боится открыто выступить против кого-то. Его сторонники будут голосовать, как в голову взбредёт.

– И за кого же?

– Кто знает? – Ястреб пожал плечами. – По всему городу идут споры, кто хочет изгнать тебя, кто меня, кто Гигия. Я послал своих людей тоже, но…

– Но оба мы знаем, что чаще всех называют моё имя, так? – печально улыбнулся Исократ.

– Так, – согласился Эрептолем. – Тебя боятся и тебе завидуют, а Гигий больше всех. Его дружок, этот Лиск, собрал целую свору крикливых юнцов, и они орут на каждом перекрёстке, что ты вот-вот захватишь Эфер. Им верят, а тут ещё твой запрет нападать на Неару, люди недовольны…

– Боги, какая чушь, – грустно покачал головой Исократ. Лиск… его враждебность жгла особенно больно. – Не собираюсь я захватывать Эфер.

– И Фесемброт так говорил, и Каллифонт… – при упоминании Каллифонта, Эрептолем помрачнел, Исократ догадывался, что было тому причиной. – Ладно, не унывай, друзей у тебя тоже достаточно, всё решится скоро…

– Добрые люди, кто-нить из вас грамотен? – плотно сбитый, почти чёрный от загара мужчина лет сорока, должно быть, селянин из отдалённой местности, подошёл к беседующим, держа лист оливы в мозолистых руках.

– Да, я грамотен, – улыбнулся Исократ, Эрептолем презрительно фыркнул.

– Можешь надписать мне имя? Будь уж так добр, – селянин протянул скомканный листик и неведомо где добытое стило, нелепо смотрящееся в его огромных пальцах.

– Конечно, гражданин. Чьё имя писать.

– Ну этого, как его… Исократа.

– Да что ты-то знаешь об Исократе?! – возмутился Эрептолем, надменно смерив селянина с головы до ног.

– Неужто он тебя обидел? – удивлённо добавил Исократ. Он был готов поклясться, стоя на священной Лейне, что видит этого человека впервые.

– Что знаем, то знаем, – упрямо изрёк селянин. – А только надоело слушать на каждом углу: неподкупный то, да честный сё. Все они там воры, в лаофероне, а коль этого все честным зовут, так значит самый хитрый, вот что я вам скажу. Гнать таких надо.

– Послушай, ты… – закипая от гнева, начал было Эрептолем, но Исократ спокойно положил ему руку на плечо. Всё так же мягко улыбаясь, он размашисто написал: «Исократ, сын Булевмона» и протянул листок благодарно осклабившемуся селянину.

***

«Мраком покрылось чело благородного Арталамеда.

Ризу совлекши пурпурную с плеч крутобоких,

Тело сражённого мужа покрыл, а затем, упадя на колени,