Эйнемида III. Надежда на весну.

– Я вот что вам скажу, граждане, – визгливо, едва не срываясь на крик, начал он. – Я, значит, торговец, Гелоний, все зерноторговцы меня знают, да. Зерно возили, и я, и дед мой, и отец, и брат. Людей кормим, значит, ну и себе на жизнь хватает – честное дело! А теперь что? Пять кораблей у меня было, да. Хороших, добрых, и на двести медимнов, и на четыреста, а один – аж на шестьсот! Вложились, как положено, к урожаю, да. Пошли в Спулонию, думали, закупимся, в зиму продадим, нам и барыш. Знаете, где кораблики мои? Два тут, в Эфере, два в Спулонии, а самый лучший, на шестьсот медимнов… – голос торговца дрогнул, казалось, он вот-вот заплачет. – На дне моя «Красотка»! – взвизгнул он так, что кое-кто в толпе даже испуганно вздрогнул. – Потопили сенхейцы! Весь товар сняли, а «Красотку» подпалили! Всё море кишит пиратами! Торговцы стонут, моряки стонут, зерна в городе не хватает, а этот дурак хисский, Ликомах, только глазами лупает, пока мы, честные люди, убытки несём! «Ветреница» и «Куропатка» мои у верренов так и застряли, «Удача» и «Фиалка» до Эфера доползли, да вот только груз весь выбросить пришлось, иначе от сенхейца бы не ушли. Всё, без барыша в этом году торговец Гелоний, в одних убытках, да и у других дела не лучше. Ладно, ужмёмся, продадим, призаймём, да. Весной новые корабли снарядим, а только куда их отправлять-то? Зевагету на съедение? У труса-то этого хисского за зиму ни храбрости, ни ума не прибавится! И вот, нашёлся, хвала Эйленосу-заступнику, решительный человек, который знает, что с этими погаными пиратами делать нужно! Ну, казалось бы, и вперёд, да! Сжечь к гарпиям эту самую Неару и море очистить! Народ согласен, люди согласны, так что наш «храбрый» Исократ, защитничек наш, заступничек творит? Нет бы помочь, поддержать благое дело, да. Так нет же, только мешает, да ещё и этот свой запрет накладывает, да других стратегов к тому склоняет – кто только эти запреты выдумал?! Вот что скажу я вам, граждане, гнать его, к гарпиям, вместе с его запретом поганым, да, а на его место честного человека поставить, чтоб о людях думал! Раздави эту Неару поганую, очисти море, дай честным людям заработать, пока все с протянутой рукой не пошли! А Исократа долой, коль он против народа. Верно говорю, да?!

– Так что ж нам теперь, ради твоих барышей парней молодых гробить?! На неарские катапульты гнать?! – заорал из толпы высоченный чернобородый здоровяк с плечами едва не в локоть шириной. – Пшёл вон, торгаш несчастный! Мало вы крови нашей попили, зерно голодным втридорога торгуя, так теперь ещё и в море её лить хотите?!

– Молчи, трус! – завопил какой-то юнец, забавно смотрящийся во «взрослом» гиматии. – Мы исключительный народ, гегемон Эйнемиды! Нам ли бояться каких-то ремесленников?! Взять Неару, и дело с концом! Слава Гигию, долой Исократа!

– Вот ты туда и вали, и других ослов с собой прихвати! Передохнете ‒ в Эфере воздух чище станет! – не растерялся здоровяк.

Все вокруг зашумели, вновь началась было свара, но спорщики умолкли, едва на тумбу поднялся опрятный седеющий мужчина строгого вида. Его Исократ знал. Геспий, почтенный землевладелец, поставляющий едва ли не пятую часть продаваемого в городе масла, человек весьма уважаемый и в Эфере, и за его пределами.