Эйнемида IV. Солнце нового мира.

‒ Очередная завистливая клевета, ‒ надменно проронил Эрептолем, окидывая взглядом тщедушную фигуру противника. ‒ Ты действительно хочешь биться, сенхеец? Наши силы неравны.

‒ Ну так радуйся: всё по-эферски… Начнём!

Меч Эолая бабочкой порхнул к бедру Эрептолема, но опытный воин ловко закрылся краем щита и ответил сам. На щит сенхейца обрушился удар такой силы, что тот отступил на шаг. Эолай скользнул вбок и попытался достать плечо врага. Эфериянин чуть повернулся, и клинок скользнул по шлему. Эрептолем широко отмахнулся мечом, нацеливаясь в шею, но сенхеец снова уклонился и сделал выпад в колено. Эфериянин отбил вражеский клинок железным поножем, меч вывернулся из руки Эолая и отлетел в траву.

Эрептолем тут же бросился вперёд, но Эолай отпрыгнул и ринулся к своему оружию. Эфериянин опоздал совсем немного. Его меч почти достал спину противника, но тот, резко развернувшись, отбил удар щитом и быстрым движением полоснул Эрептолема по ноге. Зарычав от ярости, эфериянин хватил наотмашь. Лишь в последний момент Эолаю удалось отдёрнуть голову. От визгливого скрежета, с которым клинок скользнул по шлему, на миг заложило уши. Эрептолем ударил ещё, рассчитывая, что враг вновь попробует отскочить, но Эолай бросился вперёд. Эфериянин отклонил летящий в горло клинок, но вес противника сбил его с ног, и враги, сцепившись, покатились по земле.

Привычка опытного атлета, победителя в панкратионе, опередила даже разум Эрептолема. Он откинул щит и сгрёб руку Эолая в «замок», свободной рукой нащупывая лежащий в стороне меч. Сенхеец оказался быстрее. Он тоже отшвырнул щит, левой рукой схватил меч, к которому тянулся эфериянин и трижды ткнул врага под мышку, прямо под сбившийся набок нагрудник. Коротко вскрикнув, Эрептолем обмяк, и Эолай тут же вскочил на ноги, вырвавшись из разом ослабевшей хватки. Убедившись, что враг не поднимается, он поцеловал рукоять окровавленного меча и побрёл к восторженно кричащим сенхейцам.

‒ Стоило ли так рисковать? ‒ неодобрительно покачал головой Иофол, обнимая победителя.

‒ Стоило, ‒ кивнул Эолай. ‒ Несомненно стоило.

Эферияне за его спиной уже клали на землю копья и показывали пустые руки. Как и обещал Эолай, их не трогали, лишь отводили в сторону, освободив доспехов и от оружия. Мера жестокости в этот день и без того давно перехлестнула за край.

Принимая похвалы, Эолай не сразу заметил подошедшего эфериянина в синем хитоне. Без оружия и доспехов, с рассечённым лбом и кровью на плече, он выглядел беззащитным среди облачённых в доспехи воинов, но держался надменно.

‒ Эрептолем зовёт тебя, ‒ сообщил эфериянин.

‒ Что ему нужно? Нам не о чем говорить, всё сказано.

‒ Это просьба умирающего. Смерть достойного врага уважают даже варвары…

‒ Расскажи о вашем достоинстве китонцам и феспотидянам, эфериянин, ‒ скривился Эолай и махнул рукой. ‒ Ладно, идём.

Эрептолем лежал на траве, окружённый дюжиной скорбно поникших эфериян. Он дышал прерывисто и шумно, кто-то расстегнул его стальной нагрудник, обнажив зияющие раны, из которых толчками выбивалась кровь.

‒ Эолай… Э… олай… ‒ прохрипел Эрептолем, изгибаясь от усилия всем телом, словно выдавливая из себя застревающие в горле звуки.

‒ Я здесь, ‒ промолвил сенхеец. Глядя на мучения сражённого им врага, он, к собственному удивлению, почувствовал жалость.

‒ Я… не убивал… друга… твоего друга… не убивал, ‒ уже подёрнувшиеся смертной пеленой глаза обратились к Эолаю. ‒ Зачем… лгать… сейчас…

‒ Я услышал тебя, ‒ Эолай склонил голову. ‒ Уходи с миром, Эрептолем. Урвос тебя рассудит.

Эрептолем его уже не слышал, его руки судорожно заскребли по земле, вырывая клочья травы.

‒ Диоклет… ‒ прохрипел он. ‒ Мой сын… Диоклет… отец его любит… скажите… ему… скажите… Диоклет… сын мой…

В последний раз надсадно захрипев, Эрептолем судорожно дёрнулся и испустил дух.

***

‒ Победа! Победа! ‒ радостные крики неслись отовсюду, весело взлетая в ясно синее небо. Последний вражеский отряд бросился бежать, преследуемый лёгкой конницей в сиреневых плащах. Гилифияне вопили, грозно потрясали оружием, пели, хлопали друг друга по плечам. Кто-то подскочил и к Гимнону, но стратег резко отдёрнул руку, едва не свалив соратника с ног.

‒ Чему ты радуешься? ‒ спросил он удивлённого воина. ‒ На этом поле тысячи мертвецов, и среди них ни одного варвара. Сегодня Эйнемида убила сама себя.

Военачальник стянул с головы шлем и поднял глаза к небу. Слёзы текли по его запылённым худым щекам и всклокоченной бороде.

***

И через три дня после того, как отгремела эта великая битва, не были ещё убраны тела погибших. Больше тридцати тысяч эйнемов лежали на раскисшей от братской крови земле. Бывшие враги ‒ победители и побеждённые, пленники и пленители ‒ трудились бок о бок. Даже увенчаные лавром и копьелистом военачальники не уклонялись от скорбной работы.

Всех павших погребли вместе, насыпав курган, высотой почти с саму Срезанную гору, а на вершине установили обелиск с выбитыми на нём строками гилифиянина Гимнона:

«Те, кто совместно всем миром владычить могли бы,