Её имена (сборник)

Здравствуй… Мы с тобой для веселья
повод – божьего, он пропал, как молочко
грудное. Здравствуй. Так говорят в землю,
лежа ничком.
Видишь, дожили – не назвать по имени
даже. Дуем, как на ожоги: ты… ты…
Мир под речью лежал, как вода под ивою.
С тех и спросится – извивами немоты.
Что ж итожить нам? Что под елочкой
новогоднее? Шить и шить…
И сволачивается, как нить,
память – вся с иголочки.
И куда-то в сторону – ту, где были мы,
говорим, чуть дыша: держись…
Как в петле. Чуть покачиваясь. Без имени.
Разве боль притупилась? – жизнь.
Столько счастья далось нам – умо ли
постижимо? А даров сколько – видишь? Глаз
не отвесть. Мы спеленаты в них, как мумии, —
хоть на елочку вешай нас.

«Знаешь, сидел на веранде…»

Знаешь,
сидел на веранде,
курил, смотрел,
как дождь и солнце
друг друга отталкивали локтями,
немцы вокруг – птицы, деревья,
отменно выглядят,
даже белочка – и та Марлен.
Только вижу ли?
Пелена говорит:
я воздух, видишь, как я прозрачен?
В письменах пелена, в разводах.
А присмотришься: будто жизнь.
Будто весь ты в ней.
Это, помнишь, как в детстве коврик
над кроватью.
Будто весь ты там.
На поруки тебя берет
пелена.
И не выдаст уже.
Ну а ты,
гесиод молчанья,
моя девочка, мой герой, мой
павший,
как живется тебе без жизни —
труды и дни?
Твоя кожа тепла, как пепел,
и, как пепел, глаза светлы.
Но откуда ж такая тяжесть,
если легче огня он и горя тише?
На краю земли,
за три моря,
сын тебя по утрам возводит
из любви и тоски,
как воздушный или песочный замок.
За три моря ищу, но где ты —
в том краю ли, который телом
был,
а потом проснешься —
такое чувство,
будто там, во сне,
надругались над ним.
Лишь сон,
но сердцу ведь не прикажешь.
Пелена.
Или коврик детства.
Ночь меж нами, как пепел, еще тепла.

«Я живу в тебе, как Марко Поло в тюрьме…»

Я живу в тебе, как Марко Поло в тюрьме,
от стены к стене хожу, баю.
Сплю в углу на твоей стерне,
бо нiчого крiм неї не маю.
Знаешь, Васко привез игрушку —
рукомойник с пипочкой, в Ындию.
Летят три избушки через три пичужки…
Тоже мне Аль Капоне, индиго.
А другой – за три моря коня волок, Афанасий,
думал, невидаль эту индусам впарит.
А ему басурмане: сделаешь обрезанье, масик, —
возьмем коня и гарем подарим.
Баю, баю, тюремщик в глазок смотрит,
как в мир боженька. Хорошо, говорит, баешь.
Может быть, так и задумано всё – по три:
двое мужчин и одна женщина, понимаешь? —
кем бы они ни были. Рада ли ты, не тесно
в этой светелке речи, в этой темнице взгляда?
Баюшки, наши жизни. Слушаешь ты чудесно —
одна отрада.

«Знаешь, что вспомнил…»