Её (мой) ребенок

Вот так, значит, да?…

— Папочка! — обнимает Мила за ногу Гену.

Алёнка растерянно мнётся рядом. Переводит на нас взгляд.

— А мой папа в Африке… — словно оправдываясь.

Все замолкают. Меня всего переворачивает.

— Класс, Кошкина… Да? — наклоняюсь я к ее уху.

Забирая у Маши бокал, нервно делает глоток. Отбирают, возвращая хозяйке.

— Иди ко мне!.. — распахивает руки.

Алёнка бежит, прячась лицом у нее на груди.

— Ей пора спать… — нервно.

— Значит, пойдемте спать.

Глава 25. Разборки

Пока я несу по лестнице Марьяну, Аленка убегает вперед.

Прикусив губу, хромаю. Нога горит огнём. Надо бы антибиотик бахнуть…

— Айдаров… отпусти, ради Бога. Я Михаила лучше попрошу. Сам же еле идешь.

— Ты, лучше, Лившица попроси. Михе есть кого на руках носить.

Надув губы молча хмурится.

Заходим домой, опускаю ее на пуфик.

Аленка, прибежав вперед, присела у стены и уснула в тепле прямо одетой.

— Унеси ее в комнату, я раздену, — просит Марьяна. — Не буди…

Нервно поглядывая друг на друга, мы раздеваем уснувшую Аленку, стараясь не разбудить.

Перекладываю ее к стенке.

Мне много есть что сказать, внутри подкипает. И сейчас я Кошкину ненавижу. За ее упрямую принципиальность. Вопреки всякой логике. Вопреки любви! Ее и моей любви к Аленке. Потому что — это же очевидно, что я буду любить ее по факту! Потому что она мой ребенок… Мой!

— Так что там было-то? Ищем, значит, папу? — негромко бросаю я.

— Подслушивать, Айдаров, моветон. Особенно с середины.

— Ну а что мне уже терять? Я и так — дно, да, Кошкина. Я даже не заслуживаю, чтобы мой ребенок знал кто я.

Закатывает глаза.

— Что за любовь к разборкам?

— Я прямой человек. Всегда говорю в лицо все, что думаю. И жду такого же прямого ответа. Раньше тебе это нравилось, помнишь?

— Я вообще не помню, чем ты мне понравился!

— Да ладно! Напомнить?

— Уволь.

— Довольна сегодняшней сценой? Отомстила мне? Хотела чтобы стрёмно и больно мне было? Было. Можешь ликовать!

— А причем здесь я? — фыркает она рассержено. — Это твой выбор.

— Чо?! Ты мне не соизволила сообщить! Какой, мать твою, выбор?

— Сообщить? — опасно прищуривается. — Ну извини. После моего отказа делать тест, какой смысл было тебе сообщать? Ты же мне внятно донёс свою позицию. Что в отцовстве своем неуверен. И если я хочу «повесить», — ехидно выделяя тоном, — на тебя ребенка, то должна сделать тест, так? А я ни на кого «вешать» свою дочь не хотела!

— Да меня просто, мля, понесло! Разве это не ясно?!

— Мне было неясно! Мне было ясно то, что если я не делаю тест, то ребенка ты не признаешь. И сообщать тебе об этом нет смысла. Логично же!

— Ты обязана была сообщить!

— Нихрена я тебе не обязана, понял?! Если мужик думает про меня, что я нагуляла ребенка и планирую, соврав, повесить его на кого-то… Это для меня оскорбление! А оскорбляющему меня мужику я не обязана ничего!

Сдавленно матерюсь. Удобная логика! И главное, ничего не попишешь! Потому что, по сути, так и было.

— А кто тебе мешал поинтересоваться, Айдаров? — в ее гневном шепоте я слышу едва уловимую нотку обиды. — Ты спал со мной не предохраняясь! Мы планировали ребенка. И если уж тебя «понесло» в тот момент, то кто тебе мешал поинтересоваться о том — не беременна ли я, когда тебя отпустило, а?! — подскакивает в гневе на ноги. — Ну если уж тот факт, что бывшая жена может родить от тебя, был тебе не безразличен. И ты был так озабочен судьбой своего потенциального ребенка, мог бы позвонить, узнать!

Морщится от боли, но стоит, требовательно глядя мне в глаза.

Раздраженно развожу руками.

— Ты ни разу не позвонил! Не поинтересовался как я и как она! Не нужно ли нам что-то! Ты забухал! Потом загулял! А я тебе что-то там обязана?!

— Я думал, ты ушла к грёбанному Герману! И я не… не предполагал даже, что наш разговор имеет почву, Ян! Я же просто нёс пургу какую-то… Не соображая… Если я бы хоть мысль допустил, что ты беременна… я бы никогда такого…

— Ну да!

— Да, а что я должен был подумать, когда в твоей сумке лежали резинки! Резинки которыми мы уже не пользуемся!!

— Сколько не пользуемся? Месяц от силы?! Этой сумке было несколько больше, Айдаров. И они там лежали чуть дольше, представляешь? Или я должна была экстренно вспомнить, что они там есть и поспешно выкинуть, чтобы мой идиот, не дай бог, не подумал на меня плохо?

— Да!! Я же выкинул!

— Это потому что ты идиот, Айдаров. И думаешь об этом. А я думала тогда совсем о другом. И последнее, о чем я вспоминала — это резинка завалявшаяся на дне моей сумочки!! — рявкает она гневно.

— Может быть!.. Хорошо. Я неправ. Но неужели я такой хреновый, что Алёнка не может даже познакомиться с отцом?!

— Мамочка… — сонно приподнимается Алёнка. — Вы ссоритесь?

— Нет! — синхронно выдыхаем мы.

— Всё вы врёте! Ссоритесь! — всхлипывает.

— Мы… немножко поспорили… спи, детка, — присаживается рядом, обнимая Аленку. — Но мы не ссоримся.

Закрывая лицо руками отворачиваюсь от них. Считаю до десяти. Говорят, помогает.

— Про что вы спорили?

— Это… взрослые споры. Сложно объяснить, — страдальчески вздыхает Кошкина.

— Про резинки! Я слышала!

— О, Боже мой…

— И про папу! Что вы говорили про папу?