Её цветочки

– Какой же мощной была эта ночная буря, – сказал Киф, когда молчание затянулось так, что даже он почувствовал, что здесь что-то не так. – И этот шум от центрального отопления. – Ирландец покачал головой и заговорщически подался вперед. – Это звучало, как голоса внутри стен… Знаете, – добавил он, когда Констейбл и Фрэнсин пристально посмотрели на него, – это было похоже на какое-то странное бормотание. Я чуть не спятил.

Констейбл потер рот рукой, чтобы скрыть улыбку, и подмигнул Фрэнсин.

– Может, это полтергейст? – поддразнил он. – Ты же все время твердишь, что ирландцы обладают сверхъестественными способностями.

Киф вздрогнул, когда в открытое окно проник порыв ветра, раздул скатерть – пламя свечей заколыхалось, – после чего унесся через дверь.

– Это не смешно, Тодд. От этого старого дома у меня мурашки по коже.

Констейбл улыбнулся Фрэнсин заговорщической улыбкой, которая погасла, когда она не ответила на нее, мрачно глядя туда, куда унесся холодный ветер.

Фрэнсин повернулась к Констейблу. Тот вскинул бровь с тем же задумчивым выражением лица, которое бывало у него всегда, когда он смотрел на нее. Это заставляло ее чувствовать себя неуклюжей школьницей.

– Я тут не останусь, если тут водятся привидения и всякая нечисть, – добавил Киф и заметно содрогнулся. – Привидения есть в доме моей матери, честное слово. Ей-богу, там ночами слышатся всякие странные звуки и двигаются предметы.

Мэдлин вошла в столовую, неся четыре тарелки, готовые вот-вот упасть. Констейбл вскочил, схватил две тарелки, прежде чем они свалились на пол, и поставил одну из них перед Фрэнсин.

Она посмотрела на кушанье, удивленная его изысканным видом. А отведав его, удивилась еще больше.

– Это очень вкусно, Мэдлин, – заметила она.

Мэдлин расцвела. Усевшись, она завладела разговором, который в ее умелых руках сразу же перестал быть неловким и сделался приятным и непринужденным.

Основные блюда и десерт были съедены быстро. Фрэнсин почти не участвовала в беседе. Молчание было безопаснее, оно являлось ее прибежищем. Вместо того чтобы говорить, она слушала, пока Мэдлин задавала Констейблу вопросы. Вопросы, которые самой Фрэнсин никогда бы не пришло в голову задать, но теперь ей стало ясно, почему Мэдлин так пленяет мужчин. Она умела заставлять их чувствовать себя самыми интересными людьми на свете, так что даже Киф расцвел от ее мягких расспросов.

Но вот вопросы приобрели личный характер. Фрэнсин резко вскинула голову, когда Мэдлин спросила Констейбла:

– А вы не женаты?

– Мэдлин, хватит! – рявкнула она.

– Что плохого в том, чтобы спросить человека, женат он или нет?

– Я вдовец, – ответил Констейбл, искоса взглянув на Фрэнсин.

– О, простите… – сказала Мэдлин и посмотрела на сестру с самодовольной ухмылкой. – А когда умерла ваша жена?

– Четыре года назад.

– Должно быть, вам ужасно ее не хватает… У вас есть дети?

– Две девочки. Они уже взрослые.

– Должно быть, они гордятся вами.

– Я уверен, что так оно и есть, – покорно подтвердил Констейбл.

Фрэнсин в недоумении закатила глаза.

– Думаю, нам нужен кофе, – сказала она, встав. И замерла, когда окна задребезжали опять и в комнаты снова ворвался порыв холодного ветра.

Мэдлин проглотила свой следующий вопрос и, закрыв рот, обвела столовую нервным взглядом.

– Ветер часто так ведет себя в этом доме, – заметил Киф.

Чувствуя, что ее пробирает дрожь, Фрэнсин быстро подумала и сказала:

– Скорее всего, скоро начнется еще одна буря… Я пойду сварю кофе, – добавила она и поспешила на кухню, где начала искать признаки присутствия потусторонних сил, надеясь, что где-то здесь окажется Бри. Однако от присутствия Бри у нее никогда не бегали по затылку мурашки, оно никогда не заставляло ее резко оборачиваться, опасаясь своей собственной тени.

На кухне было жарко, влажно и душно. Фрэнсин открыла все окна и дверь, ведущую во двор, затем взяла фонарик, висящий на крюке у двери, и выбежала наружу. Ей не хотелось находиться в доме. Она больше не чувствовала себя в нем так, как положено чувствовать себя человеку в собственном жилище, и у нее было ужасное ощущение: как она сама не хочет находиться здесь, так и дом не хочет ее и выталкивает ее из себя.

Фрэнсин подошла к дубу.

– Бри! – позвала она. – Бри, пожалуйста, спустись.

Ответом ей был шелест ветвей.

– Пожалуйста, Бри.

Из кроны донеслись рыдания, разрывающие ее сердце.

– О, Бри, – вздохнула Фрэнсин. – Что случилось с нами, что случилось с нашей семьей?

Рыдания стали громче, затем начали затихать, словно Бри убегала.

Фрэнсин перевела взгляд на колодец. Его цепь чуть слышно звякнула от ветерка, который проник во двор.

Она сделала шаг назад, стукнувшись о дуб, и оглядела двор. За ней кто-то наблюдает… Нет, не кто-то, а что-то. А может, это делает сам дом. На нее смотрели окна, которые теперь казались слепыми. Они всегда смотрелись весело и радушно, теперь же от них исходила недоброжелательность.

«Встряхнись, Фрэнсин, – укорила она себя. – Это всего лишь колодец, и больше ничего».