Её цветочки

– Эти крокусы выглядят просто чудесно. Теперь скоро уже расцветут и нарциссы. Хотя вряд ли я доживу до того времени, когда можно будет увидеть колокольчики.

Фрэнсин кивнула. Какой смысл отрицать очевидное?

Со странным выражением лица мисс Кэвендиш тихо добавила:

– Элинор говорила, что все маленькие дети остаются крокусами до тех пор, пока их индивидуальность не созреет настолько, чтобы можно было определить цветок, который соответствует ей.

– Счастливая детская пора, – отозвалась Фрэнсин, удивившись и вместе с тем обрадовавшись тому, что мисс Кэвендиш завела разговор о ее матери, потому что она как раз думала о том, как заговорить о ней самой. – Что ж, это логично.

– Наша Элинор придавала цветам большое значение.

Фрэнсин улыбнулась кривой улыбкой.

– Мне никогда не нравилось, что сама я лантана. Ведь этот цветок многие считают сорняком.

– Но она была права. Ты прямолинейна, негибка, сурова; но есть и позитивная сторона – ты преданна и постоянна.

Услышь Фрэнсин эту характеристику от кого-то другого, она обиделась бы. Проглотив горькую желчь, подступившую к горлу, спросила, надеясь, что, благодаря языку цветов, сможет понять, какими могли быть ее сестры:

– А вы не помните, какие цветы моя мать определила моим сестрам?

Мисс Кэвендиш подняла свои редкие брови.

– Помню, но не про всех, – ответила она. – Виола была пионом…

– Она была стеснительной?

– Да, и сердобольной. Виола была чудесной девчушкой. – Мисс Кэвендиш нахмурилась, но затем ее лицо снова прояснилось. – А вот Агнес была настоящей командиршей и немного ябедой; она была хризантемой.

– Какого цвета?

– Господи, да я уже не помню, ведь с тех пор прошло столько лет… Однако Элинор говорила, что она честна. Иногда даже слишком.

Фрэнсин кивнула.

– Тогда она была белой хризантемой.

Мисс Кэвендиш пожала плечами.

– Тебе лучше знать. Что касается Рози, то тогда она, кажется, все еще оставалась крокусом, а цветок Мэдди ты знаешь сама.

– Садовый лютик… А что насчет Бри? – тихо спросила Фрэнсин, ощутив стеснение в груди при мысли, что сейчас она что-то узнает о том, какой была при жизни ее сестра.

– По-моему, она была каким-то деревом. Но каким именно, я не помню.

Этот ответ пришел ей в голову непрошенно и сорвался с ее уст сам собой, Фрэнсин даже не успела его обдумать:

– Это был кизил.

Мисс Кэвендиш остановилась и тяжело оперлась на свою палку, стоя в тени леса.

– Да, думаю, это мог быть кизил.

– В моем саду растут два кизиловых дерева. – Фрэнсин закрыла глаза и ощутила еще большее стеснение в груди, как будто ее сердце стало слишком большим, чтобы помещаться в грудной клетке. – И одно из них растет над могилой Бри. – Она перебрала в уме значения кизила: надежность, стойкость, любовь, которую не могут сломить напасти. Но у этого дерева было еще одно значение – возрождение. Не об этом ли думала мать, когда посадила над могилой Бри кизил? Потому что та и впрямь пережила возрождение… после смерти.

– Но почему вы ничего не рассказали мне раньше? – вырвалось у Фрэнсин. – Вы знали, что я ничего не помнила о тех утоплениях, так почему бы вам было не рассказать мне обо всем? Вы были рядом, но так ничего и не сказали.

Мисс Кэвендиш опять медленно двинулась вперед, затем проговорила:

– Отношения между людьми – это сложная штука, а Элинор… – Она вздохнула. – Элинор была самым близким для меня человеком, ближе нее у меня не было никого. Я очень любила ее, любила как сестру. Но для того чтобы сохранять в дружбе такую близость, необходимо полное доверие; особенно это относится к вашим общим секретам и данным вами обещаниям.

Для Фрэнсин отношения между людьми всегда оставались тайной за семью печатями. Наиболее тесными отношениями, которые поддерживала она сама, были ее отношения с призраком, а такие отношения никак нельзя назвать сложными.

– Мама заставила вас пообещать, что вы не будете об этом распространяться, – бесцветным голосом сказала она.

Мисс Кэвендиш кивнула.

– Еще когда ты училась в школе, я сделала все, чтобы никакие слухи об этой истории не дошли до тебя или до Мэдди – на этом настаивала ваша мать. – Она искоса взглянула на Фрэнсин. – Не вини ее, дорогая. Она очень любила тебя и Мэдди. Даже если и ошибалась, все, что она делала, делалось для того, чтобы защитить вас. Никогда об этом не забывай – и также помни, что после той ночи Элинор так и не оправилась. Она была сломлена и оставалась такой до конца своих дней.

Они шли в молчании, пока не добрались до шоссе на Хоксхед. Только когда перешли на другую его сторону и очутились на пешеходной дорожке, мисс Кэвендиш заговорила опять:

– Не только Мэдди беспокоится о тебе, моя дорогая, но и я тоже.

Фрэнсин сердито нахмурилась.

– Мэдди ошибается. Что-то и впрямь проникло в дом, но я не знаю, что это такое. Я никогда не сталкивалась ни с чем подобным.

Мисс Кэвендиш сердито затрясла головой.

– Я всегда предупреждала Элинор, что из-за своих собственных страхов она заставит и тебя испытывать страх. Вся эта ее чепуха с травами, которые будто бы от чего-то защищают…