Эйсид-хаус

Она усадила меня, возбужденно болтая без умолку, ковыляя из комнаты в примыкающую кухоньку, где она медленно и неуклюже готовила чай, и обратно.

– Я все спрашивала твою мать, почему ты никогда не приходишь меня навестить. Ты всегда раньше приходил по субботам на обед, помнишь? А твой сладкий пирог, помнишь, Грэм? – говорила она.

– Да, пирог, бабушка.

– На старой квартире, помнишь? – продолжала она с тоской.

– Хорошо помню, – кивнул я.

Это была кишащая паразитами дыра, непригодная для человеческого существования. Я ненавидел это пещерное жилище. Эту лестницу, подъем на верхний этаж, сюрприз, сюрблядскийприз, а мои ноги уже заебаны отвратительным ритуалом хождения вверх и вниз по Лит-уок и Джанкшн-стрит; бабушка, не замечая нашей боли и неудобства, перетирает кучу неуместного светского дерьма с любой старой вороной, попадающейся нам по дороге; старший брат Алан выплескивает на меня свое раздражение и злобу, пихает, пинает меня или выкручивает мне руку, когда она не смотрит, а если она даже это видела, ей было наплевать. Микки Вейр получал больше защиты от Сайма на «Айброксе», чем я когда-либо видел от этой старой дуры. Затем, после всего, чертова лестница. Боже, как я проклинал эту гнусную лестницу!

Она вошла, печально взглянула на меня и покачала головой, опустив подбородок на грудь:

– Твоя мать говорила, что у тебя были неприятности. С наркотиками и тому подобным. Я сказала, только не наш Грэм, разумеется, нет.

– Люди склонны преувеличивать, бабушка, – сказал я, когда спазм боли выстрелил сквозь мои кости и от неистовой дрожи затхлый пот выступил из моих пор. Черт, черт, черт.

Она снова появилась с кухни, неожиданно возникнув передо мной, как чертик из табакерки:

– Я так и думала. Я сказала нашей Джойс: «Только не наш Грэм, у него-то мозгов побольше».

– Мама ошибается. Я люблю поразвлечься, бабушка, честно скажу, но вот наркотиков не касаюсь. Мне не нужны наркотики, чтобы получать удовольствие от жизни.

– Ровно так я и сказала твоей матери. Он же Аберкромби, говорила я ей, вкалывает как черт и отдыхает на полную катушку.

Моя фамилия была Миллар, а не Аберкромби, как у бабушки. Старая калоша, видимо, считала, что быть причисленным к Аберкромби – это высочайшая почесть, к какой только можно стремиться, хотя, если хочешь продемонстрировать сноровку в алкоголизме и воровстве, так оно, пожалуй, и есть.

– Да, этого у Аберкромби не отнять, а, бабушка?

– Правильно, сынок. Мой Эдди – твой дед, – он был такой же. Работал как проклятый и в отдыхе знал толк, и он был самый лучший человек, который ступал по этой земле. Он никогда нам ни в чем не отказывал. – Она гордо улыбнулась.

Не отказывал.

Моя техника находилась во внутреннем кармане. Шприц, ложка, ватные шарики, зажигалка. Все, что мне нужно, так это несколько гран геры, тогда можно просто добавить воды и всего делов-то. Мое спасение в этой банке.

– Где туалет, бабушка?

Квартирка была крошечная, но бабуля настояла на том, чтобы проводить меня к сральнику, как будто иначе я бы заблудился. Она кудахтала и причитала, словно мы готовились отправиться на сафари. Я попытался отлить по-быстрому, но не смог помочиться вообще и бесшумно на цыпочках прокрался в спальню.

Я поднял постельное белье, свисавшее на пол. Огромная старая банка из-под песочного печенья с видом дворца Холируд величественно стояла под кроватью. Это было нелепо, акт абсолютной криминальной глупости оставить банку тут без присмотра в наше-то время. Если не я, это сделает кто-нибудь другой. Разумеется, бабушка предпочла бы, чтобы деньги достались мне, а не какому-нибудь чужаку. Если я не возьму эти башли, сдохну потом от беспокойства. В любом случае я планировал слезть скоро с иглы; может, найду работу, или пойду в колледж, или еще что. Ну и расплачусь тогда со старой калошей. Никаких проблем.

Открыть крышку на поверку оказалось чрезвычайно сложно. Мои пальцы дрожали и соскальзывали. И только у меня начало было получаться, как за спиной я услышал ее голос:

– Так! Вот в чем все дело!

Она стояла прямо надо мной. Я думал, что услышу, как старая перечница, неуклюже шаркая, приближается к спальне, но она была словно чертов призрак.

– Твоя мать была права. Ты вор! И все ради твоей привычки, твоей наркотической зависимости, так?

– Нет, бабушка, это просто…

– Не лги, сынок. Не лги. Вор, вор, который крадет у своих, – это плохо, но лжец даже еще хуже. Ты не понимаешь, куда ты катишься со своей ложью. Лапы убрал от чертовой банки! – рявкнула она так неожиданно, что я был просто ошеломлен, но остался сидеть там, где сидел.

– Мне нужно немного денег, понятно?

– Ты не найдешь там никаких денег, – сказала бабушка, но, судя по тревоге в ее голосе, явно врала.

Я вскрыл крышку, и обнаружилось, что это правда. Поверх пачки старых фотографий лежал пластиковый пакет с каким-то беловато-коричневым порошком. В жизни не видел столько ширева.

– Что, черт возьми, это…

– Руки прочь! Убирайся! Чертов вор!

Она внезапно лягнула своей костлявой, хилой ногой и угодила мне по щеке. Больно не было, но я поразился. А еще сильнее поразила меня ее ругань.