Екаб Петерс

Никто так никогда и не узнал, какие громы и молнии разразились в дипломатических кабинетах «друзей» России. Их «благородный» гнев лишь частью выплеснулся на страницы газет. Берзиню, нарушившему правила игры, следовало дать ниже пояса. «Таймс», махнув рукой на свою респектабельность, строчила: «Этот красный авантюрист запустил руку в нашу государственную казну и теперь потешается над нами с видом невинного младенца».

Кто мог знать, что Берзинь столь хитрое существо! Локкарт вспомнил — кажется, это было при их второй встрече, когда они размышляли, как убрать большевиков, — какая же святость проступила тогда на лице Берзиня! Но ничего искреннего в его чувствах не было. Фигляр!

Издерганный консул вдруг поймал себя на мысли, такой неожиданной, что его даже передернуло: а не является ли Мура также агентом ЧК — после случившегося можно допустить все. Прием, когда арестовывают и своих агентов, не нов. Он живо вспомнил, как Мура неожиданно уехала из Москвы в Эстонию — якобы повидать своих родителей. Ведь на такую поездку нужен был пропуск, поезда строго контролировались, а Мура, по ее словам, пересекла еще и полосу, занятую армиями Германии, прошла пешком. Кто ей мог помочь? Хотя бы с тем же пропуском? Локкарта она не просила. Он постарался успокоиться, обратился к логике. Как теперь быть с просьбой об освобождении? Настаивать? Забыть? Но ведь он уже признался этим варварам, что с ней связан. Как же все это теперь оставить? Может вызвать подозрения.

На Лубянку то и дело приходили торопливые люди, часовой проверял документы, впускал в длинный коридор, в котором теперь был прибит гвоздями большой плакат на серой бумаге с призывом бросить все силы «на борьбу с дровяной катастрофой»: надвигалась зима, а дров в Москве почти не было. Это собирались газетчики: узнать о подробностях заговора.

Петерс был воодушевлен, свеж, как после нескольких часов спокойного доброго сна. Говорил: «Целая сеть англо-французских агентов, щедро оплачиваемая союзными деньгами, занималась специально задержкой продвижения продовольствия из хлебородных районов в голодающие местности. У одного из арестованных по делу о заговоре французских офицеров найден огромный запас пироксилина и других средств для взрывов и поджогов продовольственных складов и транспортов. Наш товарищ Берзинь, мнимо вовлеченный в преступное дело, на тайной встрече с дипломатами спросил, что он должен делать для «успеха заговора», и Локкарт ему прямо ответил: «Прежде всего постараться, чтобы вверенные вам части оказались лишенными необходимого продовольствия, и этим вызвать их недовольство». Когда дошли до роли патриарха Тихона в готовившемся перевороте (а тот тайно обещал после свержения Советов звонить в победные колокола), то Петерс был совсем краток: «Святой отец воистину — «спереди блажен муж», а внутри исполнен лицемерия и беззакония. Даже в кругах патриарха говорят: «Человек он недалекий, пороху не выдумает».

Допросы тем временем продолжались. Петерс вызывал к себе Локкарта обычно ночью. Он советовал консулу, чтобы тот «в своих же собственных интересах» рассказал полную правду. Консул по-прежнему упорствовал — отказывался говорить, прикрывался всякого рода шутками. Локкарт ожидал, что Петерс заговорит о Муре, и тогда англичанин надеялся что-нибудь выведать, сориентироваться. Но Петерс даже не вспоминал имени его приятельницы, чем ставил консула в тупик.

Консулу разрешили пользоваться чернилами и бумагой, и он завел себе нечто вроде «тюремного дневника»: если его «мученически», как он думал, расстреляют, то пусть все узнают. Странно, но первую запись он посвятил своему «мучителю-фанатику» Петерсу. «Я не могу сказать, что он обращался со мной некорректно… он не был груб, ни даже нелюбезен, и наши взаимоотношения были вполне корректны… Он заходил в мою комнату и справлялся о том, как меня кормят. Я не жаловался, хотя пища, состоявшая только из чая, жидкого супа и картошки, была очень недостаточна».

Локкарт просил дать ему книги; Петерс принес роман Герберта Уэллса. И вторую — книгу Ленина «Государство и революция». Передавал английские газеты, доходившие до Москвы. Караульные аккуратно приносили «Правду» и «Известия».