Екаб Петерс

Локкарту разрешили гулять по территории Кремля, в котором он раньше никогда не был. Локкарт вступал в разговоры с караульными, которые его конвоировали в этих прогулках. Это были разные люди: русские, латыши, венгры. Однажды Локкарт спросил конвойного, что тот думает о его участи, и услышал, что в караульной команде держат пари из расчета два против одного, что он будет все же расстрелян… Локкарт потерял интерес к дальнейшим расспросам.

Он все же сделал для себя маленькое открытие: эти безграмотные мужики, его конвоиры, думали на удивление логично. Если на них насылали смерть, то они готовы были ответить тем же. К этому заключению вела Локкарта и недавняя история с американцем Бари, чуть не закончившаяся трагически.

А все началось с того, что в марте ВЧК раскрыла организацию, занимавшуюся вербовкой и отправкой бывших офицеров на Дон, к Каледину и Корнилову. Тогда арестовали и янки — бизнесмена В. Бари, игравшего, как утверждали газеты в Москве, большую роль в этой организации. Американское генконсульство, естественно, вступилось за Бари и официально за него поручилось. Бари был освобожден до суда и… скрылся. На суде, по данным большевиков, преступность Бари была доказана, и его приговорили к расстрелу. Если бы Бари не сбежал, то его кости давно уже покоились бы в земле…

Правда, генконсулу Девитту Пулю вся эта история обернулась большой неприятностью: большевики ему выразили недоверие[25], хотя и не предложили убраться из страны. Сравнив свое положение со случаем Бари, Локкарт не смог сделать для себя утешающего вывода…

Наступили мрачные осенние дни с нудными дождями. Мокрый ветер завывал у кремлевских стен. Локкарт не гулял, предпочитал раскладывать пасьянс. За этим занятием и застал его однажды Петерс, который снова заговорил о собрании в американском консульстве 25 августа. Не пожелал бы Локкарт во имя истины все же прояснить характер собрания? Нет, он не желал! Снова говорил о своей безгрешности, о предвзятости ЧК. Вопрошал: мол, какой здесь заговор, когда в нем один человек? Ваши газеты прожужжали уши: заговор Локкарта, заговор Локкарта!

Петерс посоветовался с Дзержинским, решили, что им ничего не остается, как припереть Локкарта к стенке.

Когда из особняка Берга привезли изъятые во французской миссии бумаги, при первом же их осмотре обнаружили письмо Маршана к президенту Франции. Давно ЧК не имела такого прямого свидетельства творимого союзниками в России! Пригласили самого Маршана на Лубянку. В допросе не было никакого резона — с ним хотели просто поговорить. Но не вышло и разговора. На коллегии ВЧК Петерс так доложил о встрече с французским журналистом: «Он был взволнован до безумия, почти плакал от возмущения, что союзники, и особенно французы, призванные спасти Россию, строили предательские планы взрыва мостов и поджога продовольственных складов». Петерс добавил, что, конечно, журналист большой ребенок, наивен, он «думал, что Пуанкаре не знает, что делают его представители в России; в своей наивности он не понял того, что все поджоги, подрывы — все это делается под непосредственным руководством Пуанкаре и Ллойд Джорджа».

Подлинник письма передали в следственную комиссию, фотографию письма — в газету «Известия», которая и напечатала письмо Маршана[26].

Локкарт долго перечитывал газету. Несомненно, письмо французского журналиста не подделка, согласился он. Однако француз преступил все границы дозволенного. Маршан своеобразно интерпретировал смысл Советского правительства, чья-де «поразительная государственная энергия, должен сознаться, — писал он, — теперь проявилась перед лицом самых ужасных затруднений». Это правительство, по мнению Маршана, заслуживает своего названия — «отнюдь не анархического и бессильного, но революционного в государственном, в высшем смысле этого слова… большевики повсюду, где они свергались как власть, возрождались, благодаря народному повстанческому движению». Политика союзников в этой несчастной стране ведет к «углублению анархии и обострению голода и гражданской войны, белого и красного террора». И это писал бывший редактор «Фигаро»! Локкарт успокоил себя шатким доводом: «Маршан, эта истеричка, перешел на сторону большевиков, очевидно, ЧК уплатила ему больше, чем «Фигаро». Скотина!..» Вечером записал: «Мною овладел приступ пессимизма».