Екатерина II, Германия и немцы

Применительно к исторической традиции это означает, во-первых, что важные источники, относящиеся преимущественно к ранним годам жизни цербстской принцессы, более не существуют. Во-вторых, дошедшие до нас в значительном числе автобиографические свидетельства, записанные в течение последних трех десятилетий жизни императрицы, позволяют нам узнать лишь то, что их автор сочла важным, какой она хотела, чтобы ее видели потомки, и то, что согласовывалось с интересами России, как она сама их определяла. Однако, в-третьих, именно это предание, пусть и не свободное от противоречий, поставляет нам сведения о личности императрицы, ее мыслях и ее политике. И даже там, где личных свидетельств оказывается недостаточно, возможности познания ни в коем случае не исчерпываются, если историк знает, что и где он должен искать. Подобно тому как историк искусства в идеальном случае может реконструировать фреску по типическим морфологии и синтаксису, ее тематической и формальной привязке, по стилю, находящемуся в зависимости от прототипа и образца, и по ее функции[1247], также и в этом исследовании на службу познанию – пусть даже скорее имплицитно, чем эксплицитно, несистематически, но все же с целью создания упорядоченного и убедительного «синтезированного» исследования – ставятся структуры, процессы и нормы XVIII столетия – «опыт большой власти обстоятельств»[1248]. К структурам, представлявшим для автора наибольший интерес, относятся в первую очередь державный картель – система европейских государств – и переходившая из века в век разница в социально-экономическом развитии между Западной и Восточной Европой; к процессам, привлекшим внимание, – доиндустриальная модернизация в России и Европе и ускорявшаяся культурная коммуникация, распространявшая не только «Просвещение», но и контрпросветительские, конфессиональные, иррациональные учения и мнения как по горизонтали, так и по вертикали; к нормам – религиозные связи, придворный церемониал и дипломатический протокол, а также те правила и знаки, те способы мышления и высказывания, с помощью которых пиетисты, просветители, масоны и розенкрейцеры распознавали себе подобных, минуя государственные, национальные и сословные границы.

Суммируя результаты исследования в нескольких ключевых тезисах, мы будем вынуждены повторить многое из давно уже известного. То, что под властью Екатерины II русское Просвещение оказалось связанным с немецким, тесно взаимодействуя с ним, или что Россия получила право голоса в политических делах Священной Римской империи, не нужно специально подчеркивать: это были скорее исходные пункты, чем результаты исследования, но было бы желательно прочитать об этом в школьных учебниках – и в Германии, и в России. Знания, полученные в результате этого исследования, напротив, обнаруживают как раз весьма дифференцированные интерпретации. Не на каждый вопрос было возможно отыскать абсолютно ясный ответ.

Однако если подойти к живым воспоминаниям Екатерины II о Германии с систематическим вопросником, отвечающим тематике историко-статитстических описаний XVIII столетия, то среди результатов обнаружатся скорее лакуны, а не точно расставленные по своим местам сведения. Деформированные под воздействием центрального интереса автора в императорском статусе – посвятить потомков в историю пути к трону, – автобиографические тексты Екатерины сконцентрированы на том, как ей удалось эмансипироваться политически, и на ее самосовершенствовании, необходимом для занятия должности правителя. Также и придворный мир протестантского севера Германии ретроспективно интересовал ее лишь как место, где сформировались социальные условия для процесса ее становления как личности. Тем не менее – вопреки интенциям ее самоописания – приходится признать, что лютеранская ортодоксия и пиетизм, кальвинизм и рационализм, свойственный учению о естественном праве, влияли на ее образование, накладываясь друг на друга, и оставили серьезный след во взглядах Екатерины на реформаторские задачи, даже если в середине 1750-х годов ее общее умонастроение серьезно трансформировала французская литература Просвещения. Точно так же только в России принцесса, по всей видимости, осознала, как следует управлять – и двором, и государством. И остается лишь догадываться о влиянии образцового правителя – Фридриха Великого – на возникновение ее взглядов о призвании монарха, современного своей эпохе.