Екатерина Великая

Ее депрессия длилась все лето. Она не делала попыток — да и не могла — спрятать ее даже от сына и невестки, которым написала 2 августа: «Я только что получила ваши письма, дорогие мои дети. Сразу же отвечаю. Сообщения о том, что вы здоровы, как и ваша дочурка, радуют меня. А я точно в том же состоянии, как перед вашим отъездом. Новости мои еще более пусты, чем те, что послали мне вы: я даже не знаю, собрали ли урожай. Будьте здоровы!»^{888} Даже Александр и Константин, похоже, не могли принести Екатерине утешения. В этот период не возникало даже вопроса о возможности мгновенно найти замену Саше Ланскому. Тем не менее она продолжала выполнять наиболее важные дела, касавшиеся империи, отдавая, когда было необходимо, соответствующие приказы.

Вал непристойных и недобрых слухов захлестнул смерть ее любимого Саши. Княгиня Дашкова была не одинока, когда заявила, что у молодого человека лопнул живот — «буквально лопнул»^{889} (может быть, нечто подобное действительно произошло в долгие жаркие недели между его смертью и похоронами); другие утверждали, что его отравил Потемкин. Шептались также, что он умер во время любовного акта с Екатериной или что его смерть была результатом чрезмерного потребления шпанской мушки — вероятно, этот последний слух возник из-за аптекарского набора.

К концу августа, как Екатерина сообщила Гримму некоторое время спустя, «наконец стали наступать интервалы сначала более спокойных часов, а затем и дней»^{890}. С наступлением осени в Царском Селе стало необходимо растапливать печи, и печь в комнате Екатерины начала дымить. Без предупреждения она приняла внезапное решение вернуться в Петербург. В сентябре она посетила литургию на празднике Рождества Девы Марии в часовне Зимнего дворца: «В результате я заодно впервые увидела всех и все увидели меня. Но по правде говоря, это было такое страшное усилие, что по возвращении в свою комнату я почувствовала себя страшно измотанной — любой другой потерял бы сознание. Однако этого со мной никогда не случалось за всю мою жизнь»^{891}.

Ряд других смертей имел место в течение нескольких недель отдаления Екатерины, включая смерть сенатора Захара Чернышева 31 августа и Дени Дидро 30 июля (по новому стилю). Екатерина велела Гримму организовать для вдовы последнего получение пенсии в двести ливров в год, с выплатой суммы за пять лет вперед. 9 сентября она все еще чувствовала себя слишком слабой, чтобы разрешить все остальные неординарные вопросы Гримма. Единственным доступным ей делом в период прострации было чтение древней русской истории и работа над сравнением языков — она надеялась этой работой продемонстрировать, что древние славяне отвечают за названия большинства «рек, гор, долин, областей и деревень во Франции, Шотландии и в других местах»^{892}.

Ее депрессия, безусловно, отступала, но она не переносила напоминаний о Ланском — таких, как его геммы и камни, которые он очень любил, — это видно из того, что она написала Гримму, который предложил приехать в Санкт-Петербург, если это ей поможет:

«Я очень обязана вам за ваше предложение приехать, но советую вам не делать этого, потому что или вы увидите меня мертвой, или я увижу вас мертвым, и это только расстроит того, кто останется. А что касается покупок — не говорите мне больше о них, и особенно об одном их типе. Я давным-давно не делала их для себя»^{893}.

Она снова написала Гримму 26 сентября: