Екатерина Великая

Апрель 1791 года в Петербурге был очень теплым. Екатерина сообщила Гримму: «В тени у нас — девятнадцать-двадцать градусов. Это что-то неслыханное, я никогда не видела такого прежде: всё зазеленело, начали распускаться листья, окна распахнуты, и мы умираем от жары»^{1016}. Однако к концу месяца погода полностью изменилась, и пошел снег. Но погода не испортила великолепного представления, которое 28 апреля устроил Потемкин в своем дворце на Конногвардейской (тот был построен архитектором Иваном Старовым и позднее назван императрицей Таврическим дворцом). Он не пожалел расходов, чтобы создать обстановку несравненного великолепия и очарования. В честь праздника у стен дворца было выставлено угощение для народа. Начало пиршества было приурочено к семи часам — времени прибытия императрицы. Но жаждущая толпа, прождав большую часть дня под проливным дождем, опередила сигнал. К приезду Екатерины люди расхватали почти всю выставленную им еду и растащили ее по домам. Потемкин, ничуть не огорчившись, преклонил колено и, приняв свою императрицу из кареты, ввел ее во дворец, в обширную колоннаду гигантского холла. Далее располагался столь же громадный Зимний сад. Фрейлина графиня Головина описала, как были освещены в этот вечер пространства холла и сада:

«Два портика обрамляли центр помещения, а между ними находился зимний сад, озаренный скрытыми масляными светильниками. Там было множество деревьев и цветов. Основной свет, однако, шел сверху, от купола, с середины которого свешивалась стеклянная монограмма императрицы. Эта монограмма, подсвеченная невидимым отражателем, испускала ослепительное сияние»^{1017}.

Определенные идеи, позаимствованные Потемкиным у герцогини Кингстон, также нашли себе место на этом торжестве — в том числе серебряный сосуд для охлаждения вина, использованный под рыбный суп, и два больших позолоченных органа, создававшие музыкальный фон приема. Как только императрица устроилась, из сада показались двадцать четыре пары юных танцоров в розово-лазоревых, усыпанных драгоценными камнями костюмах, исполняющие кадриль. В одной паре танцевал Александр, в другой — Константин. Екатерина была очарована танцем, как и прочими сюрпризами этого необыкновенного приема. На следующее утро она написала Гримму (всего лишь с небольшой головной болью после такого короткого сна):

«Невозможно представить ничего более красивого, разнообразного и блистательного, чем эти две кадрили. Они длились долее трех четвертей часа, после чего любезный хозяин отвел меня и остальную компанию в театр, где была разыграна комедия. Затем мы вернулись в холл и начался бал, посреди которого вместо контрданса наша молодежь решила повторить те самые две кадрили — и опять, во второй уже раз, все были полны энтузиазма. Когда танцы закончились, я пошла отдохнуть в прекрасные апартаменты колдовского дворца. К ночи был объявлен ужин; его устроили в театре; участникам кадрилей накрыли на сцене. Обратите внимание: все мужчины, танцевавшие кадрили, были одеты в испанские костюмы, все женщины — в греческие. Остальные столы заполняли амфитеатр, что производило необыкновенный эффект. После ужина в передней был дан концерт вокальной и инструментальной музыки, и в два часа утра я уехала»^{1018}.