Екатерина Великая. Владычица Тавриды

– Тяжело, вестимо, Александру Ильичу Бибикову, надобно поспешествовать ему помощью. Слишком дорог он государству нашему.

Потемкин вскочил:

– Ваше Величество, пошлите не медля меня к нему!

Екатерина Алексеевна посмотрела на него укоризненно.

– Полноте, генерал! Не для того я вас вызвала из пекла осажденной Силистрии! Нет у меня желания, дабы вы теперь воевали с чернью. Отдохните, придите в себя, а там мы найдем для вас и, кстати, для вашего брата, достойное применение.

Проговорив еще полчаса и выяснив все касательно армейских дел, императрица встала. Потемкин явно не хотел уходить, вымученно улыбнувшись, он приложился к руке.

Над головой своей услышал слова:

– Жду вас нынче, генерал, на представлении русской комедии в придворном театре. Сядете по левую от меня руку.

Потемкин вскинул повеселевшие глаза.

По лестнице он, можно сказать, скатился в самом радужном настроении. Остановившись на первом этаже, он убрал с лица улыбку: нечего выставлять свои чувства на обозрение всем встречным. Тем паче, что впереди у него должна была состояться сериозная встреча с первым, после императрицы, лицом государства – Никитой Паниным, надобно было передать ему письмо из Москвы от его брата генерал-аншефа Петра Панина. Ему же, малоизвестному генерал-поручику, будет полезно свести знакомство с сим вельможей. Авось, не станет мешать в будущем его сближению с государыней Екатериной Алексеевной. Тем паче, что тот, как ему известно, всегда был в оппозиции к Орловым.

Григорий Потемкин видел, что императрица не спешит приблизить его, во всяком случае, никакие знаки на оное он не приметил, чего он, впрочем, и не должон был ожидать, но на что в тайниках своей души весьма надеялся.

Записки императрицы:

После недавней смерти султана Мустафы Третьего, 21-го генваря сего 1774, года на трон взошел его родной брат, живший в продолжительном затворничестве, вдали от государственных дел, султан Абдул-Гамид.

Ныне имела место продолжительная аудиенция с генералом Григорием Александровичем Потемкиным.

* * *

Панин за чашкой кофе, вел, можно сказать, партикулярный разговор с коллегами о событиях внутри страны и за ее пределами, когда доложили о прибытии генерала Потемкина с пакетом для него. Встав и приняв пакет из рук генерала, Панин жестом пригласил его присесть рядом с братьями Чернышевыми и коллежским секретарем Фон Визиным.

– Думаю, вас не надобно представлять, давно друг друга знаете, – молвил он, многозначительно глянув на присутствующих. Потемкин согласно кивнул. Чернышевы улыбнулись. Серые выразительные, немного заплывшие глаза Фон Визина, смотрели изучающим взглядом. Читать послание брата Никита Иванович при всех не стал: положив его на стол, и приказав принести кофе прибывшему генералу Потемкину, он, тяжело ступая, вернулся к своему креслу, и, разместив поудобнее свое тучное тело, обратился к нему со словами:

– Вот, генерал-поручик, здесь ведется беседа о военной славе русской. Вы, как боевой генерал, присоединяйтесь. Мы утверждаем, что Семилетняя война показала славу русского оружия!

– А кто скажет, что нет? – горячо выступил, нахмурив брови, Иван Чернышев. – На седьмой год войны Восточная Пруссия была прочно занята нашими русскими войсками. Не много-не мало, а дисциплинированные немцы в кафедральном соборе Кенигсберга, забыв своего короля Фридриха, принесли присягу императрице Елизавете Петровне. Депутация дворянства и бюргерства посетила Петербург и выразила царице благодарность за гуманное поведение русских войск и управление краем.

Захар Чернышев, собрав густые седеющие брови на переносице на дородном породистом лице, глубокомысленно, звучным басом, спокойно отметил:

– Самое главное, сам Прусский Фридрих смирился с потерей провинции, понеже, как оказалось, его стратегический талант был неспособен справиться с грозной коалицией России, Австрии и Франции.

Потемкин, выслушивая тираду графа Захара, вдруг бецеремонно прервал его своим замечанием:

– Тогда говорили, что у него не было и ста тысяч солдат, противу более двухсот у нас.

– Что и говорить: Пруссия агонизировала! – гордо заявил Захар Чернышев, не удостоив молодого генерала взглядом.

– А наш император, в то же самое время, прилюдно театрально лобзал бюст Фридриха и бросался на колени перед его портретом, – говорил осуждающе с усмешкой Фон Визин.

– Думаю, самому Фридриху были странны сии пылкие чувства русского самодержца, коий не скрывал пренебрежение ко всему русскому, – заметил с сарказмом граф Захар Григорьевич.

– Сказывают, прусский монарх советовал Петру быстрее короноваться!