Екатерина Великая. Владычица Тавриды

Болея, оставаясь один, Потемкин думал о себе и Екатерине, дивясь ее сумасшедшей к нему любви. В ней толико было неистраченного заряда нежности, страсти, что можно было подумать, что ее, так нуждавшейся в любви, никогда не любили. Однако, не любил ее токмо ее собственный муж. И Салтыков, и Понятовский, и Орлов, и Васильчиков по-разному, но любили ее. Она твердит, что токмо он – тот, кого она ждала всю жизнь. Хотелось бы поверить… Ему и до сих пор не верится, что Господь сподобил дать ему такую жену, кою он чувствует, как самого себя. Она его половина. Он видит ее насквозь и знает, что она скажет в следующую минуту. Едино, чему он иногда поражался – ее доброте, часто неожиданной для него. Она была готова для него на все, и он пользовался оным, третировал ее, как обычный русский мужик, начисто забывая, что пред ним державная государыня Российская.

Лежа в постели, почти выздоровевший, он с удовольствием перебирал записки своей жены, которых набралось у него около сотни. Читая их, он как будто разговаривал с ней.

«Батинька, сударушка, здравствуй. Ты мне мил наравне с душою. Что б ни говорил противное, знай, что лжешь, и для того не верь бредне подобной».

«Так уж милая ты знаешь мою душу, – думал он, – когда я сам ее не знаю… Впрочем, можливо статься, она знает ее лучше меня, и не так она, стало быть, моя душа плоха».

«Голубчик мой, я здорова и к обедне выйду, но очень слаба и не знаю, обедню снесу ли я. Сударушка милой, целую тебя мысленно».

«Ну, слава Богу, – вздыхал он, – а я еще поболею. Что-то на душе не так».

Вот записка, писанная, когда она выздоравливала, а он не проявлял инициативы к встрече, находясь в плохом настроении. Тогда она призывала его:

«Батинька, мой милой друг. Прийди ко мне, чтоб я могла успокоить тебя безконечной лаской моей».

Но граф, намеренно капризничая, не шел. Екатерина терпеливо писала:

«Батинька, здоров ли ты и каков опочивал? Дай знать, душа милая».

Оказывалось, что он болен, и императрица паки слала записки:

«Бог видит, голубчик, я не пеняю, что не выйдешь, а токмо сожалею о том, что недомогаешь и, что тебя не увижу. Останься дома, милуша, и будь уверен, что я тебя очень, очень люблю».

«Милуша, что ты мне ни слово не скажешь и не пишешь? Сей час услышала я, что не можешь и не выйдешь. Разве вы сердитесь на меня и почему?»

Опять заболела она и он, недовольный писал ей, спрашивая о здоровье, на что она отвечала:

«Батинька, душа, окроме слабости, теперь ничего не чувствую».

Уже выздоровев по всем статьям, Потемкин злился, что она никак не появится, не приласкает его, не покажет к нему своей любви. На его обвинения в письме она отвечала:

«Лжешь, душенька, не я спесива, не я неласкова, а токмо очень была упражнена своим прожектом. А впрочем, очень тебя люблю».

«Bonjour, mon coeur. Comment Vous portes Vous.Моей голове есть лехче, и я Вас чрезвычайно люблю».

Наконец, после двухнедельной разлуки, они встретились, и она, после расставанья, не замедлила отписать ему:

«Лучий подарок в свете ты мне зделал сегодни. Тем же отдариваюсь, милой мой и прелюбезной друг».

И следом – другая:

«Естьли ошибки нету в ортографии, то возврати, и я запечатаю. А естьли есть, прошу поправить и прислать сказать запросто, могу ли я прийти к Вам или нельзя? А Вас прошу по холодным сеням отнюдь после бани не отваживаться. Adieu, mon bijou».

Он попросился поехать в свой Семеновский полк, и она отпустила его:

«Поезжай, голубчик, и будь весел».

По возвращению ему в тот день подали несколько ее записок: