Екатерина Великая. Завершение Золотого века

Враги Потемкина, доподлинно, не дремали и, выдавая желаемое за действительное, находили неблаговидные связи между событиями там, где их не было и в помине. Однако кое в чем они были правы: стоимость апрельского праздника, коя была причудой Светлейшего князя, превосходила все мыслимые расходы, и стоил ему баснословных денег, кои он брал, вестимо, из казны. Опричь того, его недруги подсчитали, что за время его пребывания в столице он потратил около трехсот тысяч рублев. Они же пустили по городу слух, что государыне таковая расточительность отнюдь не по душе, хотя ею не было сказано и слова на сей счет.

Один из главных недоброжелателей Светлейшего князя, Зубов-отец, посоветовал Платону, тайно пригласить в столицу графа Алексея Орлова, дабы лишний раз обеспокоить Светлейшего. Прибывший в Царское село в день, когда уехал князь, граф Алексей Григорьевич Орлов, все еще мечтавший об опале Потемкина, не застал его. Граф усмотрел в оном факте подтверждение своих желаний, ибо ни один из екатерининских вельмож, опричь него, не мог равняться с Потемкиным военным и политическим престижем. Екатерина, сразу же после приезда Орлова, известила об том Потемкина. До Светлейшего князя, быстро дошли хвастливо-насмешливые заявления Орлова, дескать, что когда он, граф Орлов, входит в дверь, то князь Потемкин выходит в окно. Дошло до него и то, что граф осмелился говорить сии колкости в его адрес при императрице. Узнал князь Потемкин и то, что, едва государыня услышала сии неуважительные нарекания касательно него, она, обратившись к графу Орлову-Чесменскому, гневно изразилась:

— Извольте граф, прекратить подобные нападки на моего верного друга, князя Таврического!

Посрамленному герою Чесмы ниего не оставалось, как виновато склониться пред императрицей.

Сии, донесенные ему слова императрицы, вестимо, явились бальзамом для сердца Светлейшего князя. Однако происки графа Орлова его изрядно раздражали, поелику, выведенный из себя, князь отписал императрице все, что думал о нем, промеж прочего изразившись так:

«Старый ненавистник, так и хочется его прихлопнуть одним метким ударом. Занимался бы своими лошадьми и молчал бы, а то не равен час, могу и сорваться».

На что, он получил спокойный и вразумительный ответ:

«Друг мой, его появление не может повлиять на наши отношения, хотя бы потому, что мои отношения к тебе совсем иного рода, нежели отношения с ним. Он всего лишь брат покойного Григория Григорьевича. А ты — родной мне человек. У нас с тобой есть Елизавета. Чаю, ты оного не забыл. Ей, промежду прочим ужо вскорости, шестнадцать. Пора присматривать ей жениха».

«Как же! Иногда вспоминаю», — подумал Светлейший. Однако немало удивился, что ужо и замуж пора. Так, глядишь, и до внуков можливо дожить.

* * *

Утром, двадцать восьмого августа, между мысом Тендра и Хаджибеем, турецкий флот, стоящий на якоре, под командованием молодого Капудан-паши Хуссейна, вместе с опытным адмиралом Саид-беем, жаждавших реванша, после июльского поражения в Керченском сражении, вдруг обнаружил российский флот, идущий тремя колоннами на всех парусах. Турецкая эскадра состояла из четырнадцати линейных кораблей, восьми фрегатов и нескольких мелких судов. Русских кораблей, фрегатов и судов, идущих под командованием адмирала Ушакова, было соответственно вдвое меньше. Несмотря на превосходство в силах, турки стали спешно рубить канаты и в беспорядке отходить к Дунаю. Адмирал дал приказ приготовиться к сражению. Турецкие корабли, наполнив паруса, удалились уже на значительное расстояние, когда заметили опасность, нависшую над их арьергардом. Хасан-паша вернулся и принялся выстраивать корабли в боевую линию.

Используя, оправдавшее себя в Керченском проливе, изменение в боевом порядке, Ушаков вывел из линии три фрегата — «Иоанн Воинственник», «Иероним» и «Покров Богородицы» — для обеспечения маневренного резерва на случай перемены ветра и возможной атаки неприятеля с двух сторон.